Я сразу же подумал специально для Вомбата: «Наверное, я поехал туда поступать. А может, меня обокрали и опоили. Хотел бы я знать».

— Прошел год. Ты так ничего и не вспомнил?

Я представил себя никому не нужным сиротой, которого травили воспитатели и дети, сам в это поверил и ответил:

— Чувства. Там было плохо. Еще кровати помню, одна над другой. Лес. Не такой, как здесь. Сойдешь с тропинки в тень — комары сжирают.

— Почему ты не поехал в Кунашак выяснять, кто ты и что было раньше? — подал голос Фарб-вомбат.

— Наверное, потому что там было плохо, и мне подсознательно не хочется все это оживлять в памяти.

Вопросы стали другими. Если раньше Быков торопился и давил, теперь же мы беседовали «за жизнь» мирно и расслабленно. Почему они не говорят, что моя личность синтезированная? Аппарат обкатывают? Или и правда не проверили прошлые мои контакты, потому что не до того им? Майор взглядом указал Вомбату на экран ноутбука, тот прочел что-то и кивнул. Атака на мозг прекратилась, но я велел себя не расслабляться, потому что вопросы будут неудобные и неожиданные. И не ошибся.

— Твою мать зовут Валентина?

— Не помню, да, наверно, и не знал, — пожал плечами вжившийся в роль я.

Зачем у сироты такое спрашивать? Тому, кто не знал родительского тепла, подобные вопросы неприятны.

— Ты знаешь Димидко Александра?

— Знаю.

— Участвовал ли ты в незаконных боях без правил?

— Было дело.

— Получил ли ты деньги за это?

— Получил.

— Знал ли ты, что это незаконно?

— Знал. Но мне очень нужны были эти деньги.

— Где ты научился драться?

И снова прикосновение к разуму. «Ну откуда мне знать, когда я ничего о себе не помню? Может, был толковый физрук».

— Не помню.

Затем неожиданно Вомбат по-английски спросил, какой мой родной язык. Я ненадолго завис, мысленно перевел вопрос на русский и ответил на английском:

— Русский.

И опять по-английски:

— Где ты так научился играть в футбол?

— Не помню, — ответил я по-русски и добавил жалобно: — Можно вас попросить? Если вы узнали это, то не могли бы поделиться со мной?

— Минуту назад ты говорил, что тебе неважно прошлое. — Попытался поймать меня на лжи Быков.

— Да. Но одно дело поехать в Кунашак и все пережить заново, а другое — просто узнать от других людей.

— Как давно ты знаешь Тирликаса Льва Витаутовича? — спросил Быков.

— С декабря прошлого года.

— Какие отношения вас связывают?

Я ответил, как сирота, всю жизнь мечтавший о родителях:

— Я уважал его. Мне хотелось бы, чтобы у меня был такой отец. Как он относился ко мне, не знаю.

Я был лучшим в мире лжецом, и моя ложь проникала не только в разум, но и в душу. Я был так убедителен, что аж Вомбата пробрало, и на его лице промелькнуло сочувствие.

— Как ты относился к Валентину Григорьевичу Шуйскому? — продолжил Быков.

— С уважением. Он помогал нашей футбольной команде, — не покривил душой я.

— Состоишь ли ты в какой-то организации?

— Я комсомолец.

— Работаешь ли ты на врагов Советского Союза?

— Нет.

Подобных вопросов были сотни, они сыпались градом, но мне скрывать было нечего. А вот Фарб активизировался и копался в моих мыслях своими вомбачьми лапками — поначалу рьяно, потом — все более неохотно.