— Это и впрямь было ошибкой с моей стороны, — сокрушался Менахем. — Я должен был дать ей возможность поймать меня со шлёхой-двумя, может, тогда бы она успокоилась. Если у женщины есть только подозрения, а доказательств — никаких, она просто с ума может сойти!

Несколько дней назад Менахем, не выдержав допроса с пристрастием, устроенного женой, сознался, что действительно нередко встречается со шлёхами.

— Где? — спросила Бат-Шева.

— В моих снах, — ответил Менахем и расхохотался.

Он-то думал, что жена его тоже рассмеется, так как сны являются единственным общепринятым убежищем, на власть над которым не претендовали даже самые жестокие тираны истории. Однако Бат-Шева вместо смеха подняла такой тарарам, что терпение Менахема лопнуло. На этот раз он выкинул номер похлеще: стал встречаться со своими шлёхами в самом неподходящем для этого месте — в ее, Бат-Шевы, собственных снах.

— Ты не оставила мне никакого выбора, — улыбнулся он, когда Бат-Шева накинулась на него. — Если ты дашь мне возможность встречаться со шлёхами в моих снах, тогда мы, пожалуй, выйдем из твоих.

— Через мой труп! — отрезала Бат-Шева.

В последующие ночи обнаружилось, что во сне ее бурная фантазия предоставляет мужу не только новые места для тайных встреч, но даже новых шлёх для удовлетворения мерзкой похоти.

Она старалась впредь не засыпать по ночам, однако строптивый муж расширил поле своей деятельности и на ее дневные грезы. На этот раз она разглядела совершенно ясно (так как в этих грезах было светло, как днем) лицо распутницы, с которой изменял ей Менахем. Это была Шошана Блох, одна из немногих женщин, к которым Бат-Шева не ревновала своего мужа.

— Я сегодня видела тебя с этой блоховской шлёхой! — взвилась она.

— Не могла бы ты описать, чем мы занимались? — Менахем уставился на жену невинными глазами.

Когда же та открыла рот, собираясь дать наглецу достойную отповедь, он прикоснулся к ее губам ладонью и кротко попросил:

— Только рассказывай медленно, дорогая, чтобы я тоже получил удовольствие.

Бат-Шева выскочила наружу, во двор, уставилась прямо на нестерпимо сияющее солнце и часто заморгала, но даже это не помогло избавиться от навязчивой парочки прелюбодеев, торчащей прямо у нее перед глазами. Они преследовали ее до самой Хайфы, a затем всю дорогу от центральной автобусной станции до магазина готового платья Куперштока. Там Бат-Шева потребовала черное платье.

— Когда же скончался ваш муж? — соболезнующим тоном осведомился продавец.

— Он не скончался, — ядовито обронила Бат-Шева. — Это я с ним покончила.

— Я… я… не совсем вас… — пролепетал испуганный продавец.

— Для меня он умер, и я хочу купить платье вдовы. Что здесь непонятного?

Платье ей очень шло, и этот факт подлил масла в огонь ее злорадства.

Вернувшись домой трехчасовым автобусом, Бат-Шева направилась в центр деревни, стараясь привлечь как можно больше внимания к своему траурному убранству. Так она прошла через всю деревню, совершая остановки почти в каждом дворе, пока не достигла наконец плантации своего мужа.

Менахем, все еще источавший запах рожковой пыльцы, подрезал сухие ветки на одной из верхушек. Вдруг он заметил свою супругу, стоявшую неподалеку. Бат-Шева скользнула взглядом по мужу, повернулась на каблуках и ехидно спросила:

— Мне идет?

— Очень, — улыбнулся Менахем.