– Да вообще-то, – пробормотал совершенно сбитый с толку этим вопросом Гуров, следуя в фарватере своего очаровательного лоцмана в залитую рассветным зимним солнцем комнату и присаживаясь в любезно указанное кресло.

– Курите, коли есть такое желание. – Она придвинула поближе к Гурову изящную пепельницу, похоже, кованого железа ручной работы. – Я вот, с вашего разрешения, закурю. А хотя бы… без него. Разрешения то есть.

– Александра Михайловна… В смысле – Аля, то есть – Саша. – Гуров преувеличенно смутился: теперь начал играть и он. Благо практика психологических дуэлей была у Льва… Где там этой красавице! – Но классик-то здесь, уважаемая, с какого боку?

– А, классик, – улыбнулась она, глубоко затянувшись дымом какой-то темной, очень тонкой, ни разу ранее Львом не виданной сигареты, и слишком не понравился Гурову запах этого дымка, – так он в известной поэме «Кому на Руси жить хорошо» так написал: «…мать – попадью степенную // попову дочь безвинную // семинариста всякого // как чествуете вы?» Вот я и есть «попова дочь безвинная». Похожа?

– Один к одному. А кто же вас виноватит?

– Там посмотрим. Иногда – папа. А может, еще желающие найдутся.

«Правильно, – подумал Лев, – верно все. Первый свой приход батюшка, по моим данным, получил, еще учась в семинарии, в Костроме. А по всем законам и правилам нужна ему была матушка. Белому духовенству в православии иначе нельзя. Нет на Руси целибата. А есть – совсем наоборот. Сначала рукоположили в дьяконы, а там, через месяц, в пресвитеры. Н-да-а! Он моложе меня на пять – шесть лет. Святые угодники! Да у меня могла бы такая доченька быть».

Тут дверь в соседнюю комнату бесшумно раскрылась, и оттуда вышел кот. Поглядев на эту зверюгу, Гуров чуть не икнул от изумления: громадный рыжий в яркую черную тигровую полоску кот – ну не бывает же таких больших домашних, камышовые разве что! – с пронзительно-зелеными глазами. Кот потерся о ногу Гурова с низким, басовитым мурлыканьем. Он был таким крупным, вальяжным и уверенным в себе, таким могучим и самодостаточным, что к нему хотелось обратиться на «вы».

– Вы что, полковник, никогда японского харачу не видели живьем? И на картинке тоже? Так посмотрите. Таких в Москве никак не больше пяти. Его Хант зовут. Хантер, «охотник», если по-английски. Японский харачу. Вот коль я захочу… Он вам сейчас чего-нибудь откусит… Неплохо я классическим ямбом пользуюсь, правда?

Предпоследние три фразы Александра буквально напела. Красиво напела, надо признать… Да и ямб впрямь неплох. Гуров оценил. Он слегка нагнулся, почесал кота-красавца за ухом, под подбородочком». Уж как там откусить, – подумал Лев, – не знаю, навряд ли, но оглохнуть от твоего мурлыканья точно можно. Ишь ты… Как «Тефаль» при закипании! Но это – ладушки. А вот что же ты, красавица, со мной в непонятные игрушки решила поиграть, а? Бутафорию некую куришь, притворяешься, что под серьезной наркотой… Глазки закатываешь… Но я твои глазки вижу. Нехорошие глазки. Лживые. Зачем? Нет, мы, конечно, «поверим». Знала бы ты, милая, сколько раз, а главное – кто! – пытались меня переиграть в эти игры…»

Он рассеянно поглаживал Хантера, когда отворилась еще одна дверь в другую смежную комнату, и вот тут-то у полковника Гурова буквально отвисла челюсть.

Потому что к нему, радостно улыбаясь, шел очаровательный малыш лет четырех. Вот только черный как сапог. Негритенок. Или, как там, если политкорректно? Афроамериканец? Какой, к песьей матери, афроамериканец – негритенок он негритенок и есть.