Он вошел к себе в комнату и остановился у открытого окна. Джон был не единственным его другом. С Чипом все скоро сходились на короткую ногу. Но Джон был самым близким из друзей.

Он тихонько насвистывал, заглядевшись на тихое озеро, на неподвижные деревья, продолжая вспоминать разговор с Джоном.

Чип не собирался говорить того, что сказал. Ему и теперь было не совсем ясно, зачем сказал все это. Подобно Джону, подобно многим мужчинам, он инстинктивно избегал говорить о чувствах и никогда не занимался вопросом о тех внезапных бурных страстях, что порою, как вихрь, подхватывали и уносили два нормальных человеческих существа в рай, где они забывали об окружающем мире.

Но Чип смутно чувствовал, что мать Джона ожидала от него больше, чем простого дружелюбия. Он прочел этот призыв между строк ее письма. Ему вспоминалась Ирэн Теннент в парке Аира, в салоне за роялем, вспоминалось, как она выходила навстречу ему и Джону, когда они приезжали из колледжа, — и эти воспоминания говорили больше, чем могли бы сказать ее слова. Именно они и вдохновили Чипа на то, чтобы, рискуя потерять дружбу Джона, высказать ему все, что он чувствовал.

Джон ужасно удивил его. Он всегда казался человеком с таким широким взглядом на вещи, он, хоть и посмеивался над самыми «крайними» убеждениями, но всегда терпимо относился к ним. А теперь проявлял полную нетерпимость — и это несмотря на всю любовь к матери!

Чип, который был немножко тугодум, все ворочал и переворачивал в мозгу на все лады этот изумлявший его факт.

Нет, решил он, Джон просто недостаточно любит мать. Этим все объясняется.

Чип, наконец, отвернулся от окна. Зажег электричество и уселся писать ответ миссис Теннент.

Но тут оказалось, что не так-то легко выразить в словах то, что хотелось сказать. Он старался изо всех сил, начал и разорвал три письма, пока, наконец, четвертое было благополучно доведено до подписи. Но и оно только послужило материалом для пятого и последнего варианта. В результате всех этих трудов увидело свет следующее коротенькое послание:

«Дорогая миссис Теннент!

Вы оказали честь, написав мне. С Джоном, насколько могу судить, все обстоит вполне благополучно. Он поедет со мной обратно в Лондон после того, как мы пошатаемся по Италии. Лей Коррэт, его учитель, написал, что хочет предоставить ему должность. Хочу вам сказать (но я не мастер изъясняться), как безмерно я доволен, что вы будете счастливы. Если бы я вздумал написать все поздравления и пожелания, какие мысленно шлю вам и судье Вэнрайлю, то пароход бы не был в состоянии довезти это письмо. Вот в каком я восторге по поводу вашего замужества! И надеюсь, когда я приеду в Нью-Йорк, вы разрешите мне навестить вас; если же вам доведется быть в Лондоне, то вы известите меня. Мы с Джоном завтра собираемся в интересную экскурсию в горы.

Искренно преданный вам

Фолькнер Тревор».

Письмо это дошло до Ирэн в Сан-Антонио на третий день после венчания. Она и Вэнрайль стояли на веранде дома, временно предоставленного в их распоряжение приятелем. Горы вдали были одеты аметистовой дымкой. Ближе расстилались поля, и каждый колосок, каждый цветок как-то особенно четко и прозрачно вырисовывался в льющемся на землю бледном золоте умирающего заката, сменившем пламенные его краски.

В этом радостном блеске вокруг была безмятежность, было какое-то обещание. Вэнрайль смотрел на жену, читавшую письмо. Он видел, как на ее лице сменяют друг друга румянец и бледность: письмо, очевидно, от Джона или касается Джона. Он отвел глаза и снова загляделся на чудесную картину вокруг, наклонясь немного вперед, опершись красивыми, сильными руками на широкие перила.

Он чувствовал, что не может, не должен следить за выражением ее лица во время чтения, словно подслушивая ее мысли. Ирэн намеками дала ему понять, как отнесся Джон к их истории.