Кэролайн посмотрела на него из-под ресниц.

— Разве это не так? — спросила она мягко.

— Отчего бы ему трепетать, дорогая? Разве мистеру Тенненту грозит какая-нибудь опасность? — осведомилась леди Кэрлью с восхитительной наивностью.

Дерри захихикал. Кэролайн, улыбаясь, продолжала атаковать Чипа.

Чип кипел презрительным негодованием, но ничем не выдал этого.

— Боюсь, что я не совсем вас понял, мисс Кэрлью, — заметил он с простодушным видом. — Или тут и понимать нечего?

— Вот тебе, Кэро, получай! — сказал Дерри со злорадным блеском в глазах. — Теперь вы квиты.

Но его сестра и Джон не слушали и вели между собой разговор в том как будто самом обычном тоне, который незаметно устраняет других от участия в разговоре. Тут создает барьер не столько понижение голоса, сколько неуловимая интимность, полуслова, дающие впечатление, что между двумя беседующими установилось какое-то особое, тонкое взаимное понимание.

Несколько позже все общество отправилось кататься в гондолах. В одну сели Джон, леди Кэрлью и Кэролайн, в другую — Чип, Дерри и Анна, младшая сестра.

Джон чувствовал себя во власти какого-то предательского возбуждения. Картины этого спящего волшебного города, приглушенная музыка, то совсем замиравшая, то звучавшая явственно, когда гондола миновала темные повороты, — все это еще усиливало чувство упоения.

Кэролайн, прижавшись в уголок возле Джона, молча курила. Отблески огонька папиросы то вспыхивали, то умирали в ее глазах. Белая шляпа при лунном свете казалась сделанной из сверкающего серебра.

Леди Кэрлью мирно дремала за спиной дочери. Ее молчаливое присутствие как-то еще обостряло испытываемое молодыми людьми чувство близости.

Наконец, Кэролайн промолвила:

— Ваш друг Чип опасается, что я веду вас к гибели, Джиованни.

Она коротко засмеялась и прибавила:

— Я пыталась себе представить, каково быть любимой мужчиной его типа — сильным, благородным и молчаливым! Интересно, что они, — скрытые вулканы? Или просто такие почтенные смертные, о каких мы читаем в Книге Царей, — патриархи и родоначальники племен?

— Чип — один из лучших людей, каких я знаю, торопливо вставил Джон.

— Какой вы примерный друг — прямо из хрестоматии, — съязвила Кэролайн. Ваша верность и постоянство в дружбе обращают мои мысли к Библии и вызывают желание говорить о Давиде и Ионафане! А знаете, почему, собственно, я пытаюсь умалить достоинства мистера Чипа?

— Нет. Почему?

— Да потому что он меня не любит, — а я терпеть не могу, чтобы меня не любили. Люди обыкновенно уверяют, что им это решительно все равно. Конечно, такое равнодушие — отличный оплот против чужого презрения и помогает сохранять самодовольство… Но чаще всего они только притворяются, что им все равно! А странно, что хочется нравиться непременно всем, правда? Странно и унизительно. Потому что я, например, не могу примириться с антипатией ко мне даже тех, кого презираю. Я хочу все же, чтобы они мною восхищались, дорожили. Я чту обычай давать «на чай» швейцару или носильщику, потому что мне хочется внушить ему расположение к себе. Разве это не глупо и не мелочно?

Она не спрашивала, а просто удивленно констатировала факт. Голос ее звучал весело.

— Вы и друзей заводите из таких побуждений? — спросил Джон.

Кэролайн посмотрела на него. Его голова была ярко освещена луной.

— А это зависит от человека, с которым хочется подружиться, — сказала она полушепотом.

Гондола вошла в полосу тени. Было очень тихо, только вода журчала за кормой. Рука Кэролайн на мгновение легла на руку Джона.