Однажды пришли вместе даже оба моих родителя. Они забывали себя и на пару минут вновь находили в бесконечно повторяющихся воспоминаниях о своем веселом прошлом. Вздыхали с довольными улыбками, бросая быстрый взгляд в мою сторону, потом отыскивали какой-нибудь камень преткновения и покидали больничную палату, продолжая сдержанно друг с другом спорить. Это вызывало во мне странное чувство повторения чего-то давно знакомого.

Даже Катя с Брамом пришли один раз в виде посетительской пары. Катя ворвалась в палату со словами: «У меня уже целых три дня понос» и «Через месяц я еду в Мозамбик». Брам трусил следом за ней с передачей для меня в руках.

Когда мои посетители расходились по домам, мы с Ольгой начинали смотреть телевикторины. Я громко кляла собственное невежество, казавшееся просто вопиющим на фоне Ольгиных быстрых и в основном правильных ответов.

— Магда, я смотрю викторины с тех самых пор, как изобрели телевизор, — пояснила она с гордой ухмылкой и постучала себя по голове. — Все остальное — память. Но после стольких лет с клиентами это немудрено.

Когда подходила к концу последняя викторина, она посылала мне воздушный поцелуй и немедленно засыпала. Я принимала таблетку валиума и в темноте вспоминала своих сегодняшних посетителей. Время шло, и неявившихся оставалось все меньше и меньше. Я говорила себе в утешение, что моему пропавшему принцу на его моторизованном коне неоткуда знать, где я, а Бенуа и Ремко еще придут. Сядут по обе стороны моей кровати и начнут орошать мои руки слезами. «Ну-ну, перестаньте», — скажу я им, брошу пару слов о благе прощения и пообещаю, что все уладится.

Спустившись вниз к панели со звонками, я разгадал ее игру. На ее лице сквозила мрачная веселость неспящей, которой уже нечего терять, кроме себя самой. Скрюченными из-за утраченного покоя пальцами она водила по табличкам с фамилиями. Мышцы ее рук были напряжены, и, когда она слегка переступала на своих высоких каблуках, ее ноги тоже дрожали. Но в тусклых зрачках змеились кольца лавы, которая скорее взорвется, чем прогнется; это оживило во мне воспоминания, согревавшие меня изнутри. От этой женщины одновременно веяло опасностью и теплом моей матери.

По понятным причинам я никогда не посещал церковь. Меня тошнило от мысли, что где-то есть Бог, спокойно взирающий на разрушение его творения. Поэтому я всегда отрицал его существование. Когда настырные «свидетели Иеговы» как-то раз спросили меня, верю ли я в будущее, я торжественно ответил: «Еще совсем недавно рекламные щиты обещали нам светлое будущее в оранжевых тонах, но, по моему скромному мнению, оно все такое же черное».

В моем мыслительном арсенале не было таких понятий, как «судьба» или «предназначение». Свою жизнь я рассматривал как цепочку досадных случайностей и неправильных решений. Метафоры и символы уместны в рассказах писателей, а не в действительности, в беспорядке нагромождающей произвольные фрагменты.

Но эта девушка, что не могла уснуть и была так похожа на мою мать, пришла рассказать мне, что в жизни все взаимосвязано. Она, похоже, собиралась указать мне на поворотный момент в конце первого акта моего существования и подчеркнуть, что второй акт логически из него вытекает. Она с улыбкой опустит цепочку событий, по ходу которых она спешит на помощь антигерою в главной роли, чтобы перейти к заключительной сцене, в которой она, словно при замедленной съемке, развернется от кухонного стола и протянет мне тарелку со съедобной мордашкой. В эту минуту меня захлестнут эмоции и я в слезах покрою поцелуями ее лоб.

В ту ночь, когда она нажала на звонок квартиры Де Хитера, моя рука уже лежала на трубке домофона.

Голос у нее громче, чем у моей мамы, и в нем не слышен диалект нашего морюшка. Я обдумывал вопросы, на которые она даст ответ и тем самым снова вдохнет в меня жизнь.