Она очень долго молчала, глядя куда-то вдаль. Ее руки дрожали. Она снова наполнила свой бокал. Я лихорадочно искал связь между собственной температурой, ее деньгами и Франсуа. Дядьки, что так любили покушать, и вправду уже некоторое время не показывались. Но разве не могли они заправляться на кухне, чуть помедленнее и не в таких количествах, чтобы потом у них не болел живот и не приходилось валиться со стонами на нашу кровать?

Всякую логику побеждала одна-единственная мысль: «Я не хочу у него ночевать!» В отличие от прочих, Франсуа проявлял ко мне некоторый интерес. Он выражался главным образом в его стремлении сделать из меня настоящего мужчину. Он брал меня с собой на охоту и, нажимая поверх моего пальца, спускал курок. От отдачи у меня чуть не отваливалось плечо. Я начинал рыдать еще до того, как он показывал мне раненого зайца, бьющегося в судорогах. Я пускался бежать, но Франсуа бежал быстрее. Одной левой он поднимал меня в воздух и приближал свое лицо к моему.

— От тебя пахнет, как от твоей матери, но тебе до ее норова далеко, — говорил он, покатываясь со смеху, и ставил меня обратно на землю.

Сейчас он смотрел на нее молча. Наконец пробормотал:

— Не пей столько.

— Я бы хотела дышать, Франсуа. Просто дышать. Большего я не прошу.

Она была очень сердита. Я замечал это по тому, как она растопыривала пальцы.

— Ты хочешь получить отпускные? — насмешливо ухмыльнулся он. — Эту жизнь ты сама выбрала. Не забывай об этом.

— Выбрала! — выпалила она и плеснула ему в лицо остатки вина из своего бокала.

Он схватил ее за запястье и дернул.

Я отступил на шаг назад, в темноту нашей спальни, и начал медленно открывать дверь. Скрип петель стал для них предупреждением. Я появился на пороге, улыбнулся, поморгал ресницами и сказал, что уже выздоровел.

Стан был моим единственным товарищем в школе. С первого дня мы сидели вместе. Он не говорил ни слова и отворачивался, когда замечал мой взгляд. На второй день по моей тетрадке прокатился стеклянный шарик. Я поймал его и стал рассматривать. Шарик смотрел на меня. Стан выхватил его у меня из рук и вставил себе в пустую глазницу. Я рассказал об этом только маме. На третий день он пригласил меня сыграть с ним партию в книккеры.

В школе на уроке выступала с докладом странная парочка близнецов. Они трещали без умолку о своем отце-фермере. Мейстер Браке их поправлял: по-фламандски говорят «трактор», а не «трактр». Братья его не слушали. Вдвоем не слушать намного легче. Замолчать их заставил только звонок.

— Бенуа Де Хитер.

Голос мейстера Браке едва перекрыл поднявшийся шум. Он поманил меня к себе пальцем. Я подошел к нему. Стан маячил у двери.

— Де Хитер, я знаю, что ты болел, но я хочу, чтобы завтра ты сделал доклад. Запиши в свой дневник. «Доклад, двоеточие: „Профессия моего отца“».

Я сказал, что ничего не выйдет.

— Не спорить, молодой человек! Пока ты у меня в классе, ты будешь слу-шать-ся!

— Но у него нет отца, мейстер!

Стан прятал свое возмущение за дверным косяком.

Мейстер Браке несколько секунд молча крутил свою ручку.

— Но мать ведь у тебя есть?

— Да, мейстер.

— И она работает?

— Да, мейстер.

— Вот и отлично. Доклад на завтра: «Профессия моей матери».

Он удовлетворенно опустил ручку в стаканчик с другими ручками. Я пошел к двери, не понимая, почему это вдруг здоровый глаз Стана стал смотреть на меня с таким сочувствием.

«Профессия моей матери» — вывел я самым красивым почерком, на какой был способен. Подчеркнул заголовок красной линией, прерываемой лишь в некоторых местах палочками р и ф.