|
Казалось, они забрели в места, где отродясь не было никакой магии. След Уанна тоже не ощущался. Рамиэрль пытался искать мага-одиночку и посредством волшбы, и выглядывая вещественные следы того, что кто-то шел впереди. Напрасно. Уанн как в воду канул. Это могло означать одно из двух - либо тот воспользовался какими-то иными путями, о существовании которых Рамиэрль и не догадывался, либо же Уанн погиб и именно его смерть он и почувствовал в доме Рэннока. Рамиэрль так и не смог понять, кого же он потерял - отца, дядю, Рене, Герику, Уанна... Все они были ему дороги, любой из них мог в смертный час вспомнить о нем и обладал достаточной силой, чтобы послать Последний зов. Ум услужливо подсказывал, что столь остро может быть воспринята лишь самая страшная потеря, но Роман гнал прочь мысль о смерти отца. Нет, не потому, что был готов выкупить его жизнь ценой другой, кроме, разумеется, собственной. Просто, пока он не знал, КТО, они все оставались живы. В его памяти, в его мыслях. Наступало утро, Криза протирала глаза, потягиваясь, как горная рысь, весело бежала умываться, разводила огонь... Орка свято придерживалась обычая своего народа, согласно которому мужчина, если рядом женщина, не должен унижать себя приготовлением пищи. Каким-то образом девчонка умудрялась создавать на походном костерке кушанья, достойные королевского стола. Затем они пускались в путь и шли до самого вечера. К концу месяца Сирены эльф с оркой почти миновали горную цепь, тянувшуюся параллельно Большому Корбуту, но более низкую и пологую, и оказались в окруженной горами равнине, похожей на дно высохшего озера. Снега в ней не было, и Романа поразила странная трава, серебристо-седая и шелковистая, как волосы пожилой женщины. Дул легкий ветер, и по равнине перекатывались серебряные волны. Душу эльфа невольно охватила странная тоска, горькая и светлая, как последние слезы, когда потеря уже оплакана и наступает облегчение. Рамиэрль нагнулся и коснулся чуткими пальцами гитариста шелковистых травинок, казавшихся странно живыми. - Здесь вся беда и проходила. Так давно-давно, - голосок Кризы вызвал барда из задумчивости. - Беда? - повторил Роман. - Какая беда? - Старая беда, - шепотом пояснила Криза, - это Седое поле. Здесь они ходили биться. Созидатели и те, кто пришел. Они все погибшие, а трава стала седая от горе. Это Подзвездное плакало о тех, кто его создавать. Новые не хотели, чтобы другие видели плач земля, и запретили сюда ходить. Мы тоже были трусливыми, мы боялись за дети и уходили за горы. - Но вы не забыли, хоть вам и было приказано забыть, - откликнулся Рамиэрль, - не суди своих предков слишком строго. - Я не сужу, - вздохнула Криза. - Но я хотела, чтобы это лучше была грустная сказка. А она стыдная. Тут должна быть еще колодец, из которого текут слезы всегда. Пойдем искать. Они искали колодец до ночи, но не нашли ничего. Только шепчущую о чем-то седую траву. Лишь на закате над долиной проплыла стая странных белых птиц. Они летели клином и кричали мелодично и жалобно. - Я тоже знаю про них. Это Белые Птицы, души тех, кто погибал на этом поле. Они вечно летать здесь и вечно звать. Рамиэрль промолчал. Даже если эти птицы были просто птицами, не стоило разрушать очарование легенды, самой красивой и страшной из рассказанных Кризой. Сам не зная почему, эльф взял с собой прядку седой травы, спрятав туда же, где хранился пучок иммортелей с могилы Мариты. Криза с удивлением посмотрела на своего попутчика, подумала и сделала то же самое: - Я принесу это для дедушки, - с гордостью сказала она, - а то даже он не ходить здесь. Теперь я могу сказать, что все так рассказывают. Кроме колодца, - честно добавила она. Они не стали разбивать лагерь на Седом поле, а вернулись в горы. Больше ничего примечательного ни в этот день, ни в следующие не произошло. Дорога становилась все более пологой, ели и лиственницы сменили сначала светлые буки, затем заросли цветущего орешника, и, наконец, путники вышли к настоящему травяному океану. |
