Вики улыбалась ему. Боже, она такая красивая. Ему хотелось сказать ей, какая она красивая. Ее волосы похожи на горящую медь.

— Спасибо, — сказала она. — Какой приятный комплимент.

Неужели она сказала это? Или ему померещилось?

Собирая последние остатки сознания, он произнес:

— Вики, я, кажется, слинял на дистиллированной воде.

Она безмятежно сказала:

— Я тоже.

— Приятно, правда?

— Приятно, — согласилась она сонно.

Где-то кто-то плакал. Истерически рыдал. Звук нарастал и затихал какими-то необычными периодами. Он размышлял, как ему показалось, целую вечность. Энди повернул голову — посмотреть на происходящее. Все стало интересным, все находилось в замедленном движении. Замедло — так пишет всегда в своей колонке авангардистский кинокритик из их колледжа. В этом фильме, как и в других, Антониони достигает самых выразительных эффектов, используя замедлосъемку. Какое интересное, действительно умное слово; оно напоминает змею, выползающую из холодильника: замедло.

Несколько ассистентов — выпускников замедло бежали по комнате 70 к одной из коек, поставленной около грифельной доски. Парень на кушетке вроде бы что-то делал со своими глазами. Да, он определенно что-то творил с глазами, его пальцы были запущены в них, и он, похоже, норовил вырвать глазные яблоки из глазниц. Оттуда замедло текло. Игла замедло выскочила из его руки. Уэнлесс бежал замедло. Глаза у парня на койке теперь выглядели, как расплывшиеся яйца всмятку, хладнокровно заметил Энди. Да, в самом деле.

Затем вокруг кушетки собрались белые халаты, и парнишка исчез из виду. Прямо над ним висела схема. Она показывала полушария головного мозга. Энди некоторое время с интересом смотрел на нее. „Оч-чень ин-тер-р-ресно“, — так говорил Арт Джонсон в телепередаче Обхохочешься».

Из толчеи белых халатов поднялась окровавленная рука, подобная руке тонущего. Пальцы были в крови, с них свисали кусочки ткани. Рука хлопнула по плакату, оставив кровавое пятно в форме большой кляксы. Схема с чмокающим шумом поползла кверху и навернулась на валок.

Потом койку подняли (парня, вырвавшего себе глаза, не было видно) и быстро вынесли из комнаты.

Через несколько минут (часов? дней? лет?) к кушетке Энди подошел один из ассистентов, осмотрел капельницу, ввел еще немного «лот шесть» в мозг Энди.

— Как себя чувствуешь, парень? — спросил ассистент, который, конечно же, не был ни выпускником, ни студентом — никем из них не был. Во — первых, этому типу около тридцати пяти — несколько многовато для студента — выпускника. Во — вторых, этот тип работает на Контору. Энди вдруг осенило. Казалось абсурдным, но он знал это. А звали его…

Энди напрягся и нашел имя. Мужчину звали Ральф Бакстер.

Он улыбнулся. Ральф Бакстер. Здорово сработано.

— Хорошо, — сказал он. — А как тот парень?

— Какой тот парень, Энди?

— Тот, что вырвал себе глаза, — спокойно сказал Энди.

Ральф Бакстер улыбнулся, похлопал Энди по руке:

— Довольно реальная галлюцинация, а, друг?

— Нет, правда, — отозвалась Вики. — Я тоже видела.

— Вам кажется, что видели, — сказал ассистент, который был совсем не ассистент. — Просто вам показалось одно и то же. Там около доски действительно лежал парень, у него сработала мускульная реакция… нечто вроде судороги. Никаких выдавленных глаз. Никакой крови.

Он двинулся дальше.

— Дорогой, разве может показаться одно и то же без предварительной договоренности? — спросил Энди.