* * *

Юнилла оставила его на какое-то время в покое, и о ней не было ни слуху ни духу до самой весны третьего года правления Веспасиана, когда к Марку Юлиану внезапно прибыли гонцы из Дворца, требуя, чтобы он срочно явился для личной беседы к Императору. Причина подобного спешного вызова была довольно загадочна. Марк никак не мог взять в толк, зачем он вдруг понадобился Веспасиану. Торопливо собираясь, он лихорадочно размышлял.

Неужели Вейенто уже начал строить козни против него? Потому что Вейенто действительно получил в конце концов разрешение вернуться в Рим прошлой осенью. В тот день, когда он вернулся, Марк встретил на улице Юниллу — она держала путь в свою виллу, находящуюся на берегу моря, в окружении столь многочисленной свиты, что вся процессия перекрыла движение на улице примерно на час. Юнилла откинула занавеску в своих носилках и, перегнувшись через поручень, многозначительно кивнула ему с самодовольной улыбкой, а затем указала рукой на себя, давая ему понять, что возвращение Вейенто — ее рук дело.

Или, может быть, Император вызывал его к себе, чтобы сделать выговор? Потому что он упорно избегал любых должностей в Сенате и постоянно отказывался от предлагаемых ему постов. Все свое время и силы он отдавал работе, связанной с созданием Академии. А, может быть, Веспасиан просто хочет выразить свои соболезнования по поводу смерти его жены? Прогнав от себя Юниллу, Марк Юлиан женился во второй раз, зная, что дух его отца не успокоится, пока у сына не появятся дети — продолжатели рода. С Клавдией Валерией он прожил всего лишь год, этот союз не был отмечен страстью, но зато проникнут добротой и какой-то обоюдной грустью. Она умерла сразу после родов, а их младенец — девочка — скончался вскоре после смерти матери. Ходили слухи, что это Юнилла убила Клавдию Валерию, подослав к ней повитуху, которая пользовалась при уходе за роженицей простынями, снятыми с умерших от лихорадки людей. Но к этому времени об Юнилле уже рассказывали такие небылицы, что Марк не верил и половине ходивших о ней жутких слухов.

Ощущение загадочности этого неожиданного вызова во Дворец возросло, когда главный распорядитель ввел Марка не в обычный зал для аудиенций, а в простой скромный кабинет, смежный с теми комнатами, где работали имперские архитекторы и инженеры, и где сам Император проводил много времени, вникая в проекты многочисленных новых построек, инициатором которых был он сам. Кабинет был маленький, без окон, с голыми стенами, обставленный очень просто — в нем не было ничего кроме грубых деревянных скамеек и большого рабочего стола, на котором стояли чернильницы и лежали в беспорядке линейки, планы зданий и карты.

Несколько минут казалось, что Император забыл о присутствии Марка Аррия Юлиана — так он был погружен в развернутые перед ним планы и чертежи, делая какие-то пометки и задумчиво хмуря лоб. Он сравнивал сметы расходов, что-то подсчитывал и прикидывал. Одет Император был очень скромно — в тунику из грубой некрашеной шерсти, и имел облик крепко сбитого селянина-земледельца, кем, впрочем, всегда считал себя и демонстративно гордился этим. У него было довольно приятное лицо человека, много пережившего в своей жизни. Черты его лица были нечеткими, несколько смазанными, как в заготовке из глины, еще не доведенной рукою мастера до совершенства. Его руки, лишенные колец и браслетов, были руками земледельца, привыкшими к земле и навозу и не пренебрегающими трудом. Он был упорен, цепок и упрям, словно корни столетнего дуба, но одновременно обладал добродушием, смягчавшим это упрямство. Для человека, находящегося на вершине власти, он был поразительно необидчив: однажды, когда его носилки проносили сквозь толпу, один босоногий философ прокричал в его адрес столь непристойное оскорбление, что от него, пожалуй, покраснел бы и погонщик мулов, — единственным же наказанием со стороны Веспасиана за эту дерзость явилось еще более площадное ругательство в адрес философа.