– Пусть сожгут! – захваченная этой яростью, воскликнула Кача. – Нечего им тут делать, в наших лесах!

– Мы дадим тебе зелье, – сказала красавица Наар-Ава. – И ты сделаешь так, чтобы Дитя-Зеркало выпило полный пузырек. Ты повторишь это трижды – и тогда сбросишь свою опостылевшую оболочку, тогда в тебе проснется твоя истинная душа! Ты получишь имя!

– Я получу имя! – и Кача треснула кулаком по священному камню.

– У нас мало времени, – напомнила Вууд-Ава. – Время течет куда быстрее, чем мои медленные воды. Выполнишь долг – станешь Хозяйкой времени!

– Это ты хорошо придумала, – согласилась Тоол-Ава. – Та, что погубит врагов своего народа, достойна стать Матерью времени.

– И мы откроем тебе Великую тайну Ав, тайну средоточия силы, – пообещала Наар-Ава, поднеся руку к груди и зажав в кулак что-то, упрятанное под ожерельями. – Но нужно торопиться. Дитя-Зеркало должно получить зелье, пока оно еще на грани – уже не мальчик, еще не мужчина. И не стать ему тогда мужчиной!

– Держи пузырек! – воскликнула Виирь-Ава. – Держи! Спаси мои леса!

Кача зажала в горячей ладони каменный пузырек, чье горлышко было захлестнуто волосяной толщины ремешком, и сама словно окаменела.

А возбужденные Авы пошли хороводом против солнца, всплескивая обнаженными руками и бахромчатыми рукавами, вокруг Качи и камня, на котором поспевало в странном горшке варево.

– Пусть они пожелают смертельной свободы! – крикнула Тоол-Ава, и огонь под горшком вспыхнул, озарив свирепые лица и белоснежные зубы.

– Свободы вопреки всему! – добавила Виирь-Ава.

– Свободы, несмотря ни на что! – грозя пришельцам обоими кулаками, Ваам-Ава подпрыгнула на обеих ногах и пошла кружить прыжками, скрючившись и колотя камень.

– Свободы лишь для себя! – пожелала Вууд-Ава.

– Свободы от всего! – пропела Мааса-Ава.

– Той свободы, что губит разум и душу!

– Зелье ждет смертного слова! – взвизгнула Виирь-Ава, простирая руки над кипящим зельем.

– Нарекаю тебя Свободой! – Тоол-Ава накрыла своими руками сверху руки Виирь-Авы, и с двух десятков пальцев сорвались тонкие струйки огня, ушли в пузырящуюся жидкость, едкий пар окутал обеих Ав.

Кача стояла как дерево, как столб. Она видела что-то совсем странное – голые жуткие старухи, которых в три дуги согнули столетия, плясали, выбиваясь из последних сил, вокруг священного камня, и грозили грязными кулачками, и подхватывали жидкие пряди когда-то прекрасных волос, и трясли ими над горшком, и выкрикивали слова давно мертвого языка. На нее никто не обращал внимания.

Вдруг одна из старух повернулась к Каче, щелкнула белейшими зубами, махнула сухой рукой, словно прогоняя вставший между ней и девушкой туман. И рука вмиг налилась плотью, засияла смуглой гладкой кожей, на плечах ведьмы оказалась нарядная кожаная рубаха, прибавилось роста, длинные ухоженные волосы заструились до пояса. И лишь одно осталось неизменным – высокая меховая шапка с двумя ушами наподобие медвежьих.

Две медвежьи лапы взяли горячий горшок, он подплыл к самой груди Качи, и твердые руки высвободили накрепко зажатый в ее ладони каменный пузырек. Наар-Ава осторожно перелила туда немного зелья, заткнула отверстие туго сложенной полоской кожи и повесила пузырек на шею Каче, пропустив под рубаху.

– Когда придет Дитя-Зеркало, ты вольешь в его питье наше смертное зелье, – негромко сказала Наар-Ава. – Ты легко узнаешь Дитя-Зеркало – при одном лишь приближении к зелью его охватит смертельная жажда.