— Буду стараться, Федор Павлович. А вам разрешите пожелать всего доброго, надеюсь, если возникнет необходимость, вы позволите побеспокоить вас…

— О чем речь… Если могу хоть чем-нибудь быть полезен, всегда к вашим услугам.

В дверь коротко постучали, и, прежде чем последовало приглашение войти, в кабинете начлета появился чем-то встревоженный Блыш.

— Здравия желаю, товарищи начальники! Так кто из вас старший в лавке?

— Я уже не командую, — сказал Кравцов и показал взглядом на только что подписанный акт.

— Что-нибудь случилось? — спросил новый начлет.

— Пока ничего не случилось, но, если так пойдет дальше, обязательно случится. Вчера двухсотку выкатили из ангара и на завтра планируют облет, когда там работы не меньше чем на неделю. Скажите Севсу…

— Понял. Зайдите через десять минут, Антон Андреевич, поговорим и, я думаю, все уладим.

— Через десять минут? Очень интересно — через десять минут! Слушаюсь! Вы хорошо начинаете, и вы поняли главное: прежде всего надо поставить подчиненных на место. Ладно, я зайду через десять минут. — И Блыш закрыл за собой дверь.

— Он всегда такой? — спросил новый начлет.

— Всегда, — сказал Кравцов. — И ничего вы с ним не сделаете, не пытайтесь…

Кравцов пожал руку нового начлета и тоже вышел. Подумал: «Все? Нет. Надо зайти в летную комнату, проститься с ребятами».

Федор Павлович прошагал по длинному коридору и растворил бесшумную двустворчатую дверь.

Над зеленым бильярдным сукном склонились человек десять. Никто не обратил внимания на Кравцова. Летчики подписывали какую-то бумагу. Первым заметил Кравцова Бокун и громко сказал:

— Вы очень вовремя, Федор Павлович, можно сказать, в самый раз. Мы письмо тут сочинили, просим выступить с ходатайством… словом, чтобы нашему Центру присвоили имя Виктора Михайловича Хабарова…

Кравцов потупился. Он помнил, что пять лет назад такой разговор уже возникал и закончился ничем. Бородин был «за». Аснер был «за». Плотников был тоже «за», и все-таки предложение не прошло. Почему не утвердили предложение, Кравцов точно не знал, но ходили слухи, будто кто-то, стоявший над Бородиным, и над Аснером, и над Плотниковым, сказал тогда:

«Этак у нас может испытательных организаций не хватить, если каждой присваивать персональное имя…» Впрочем, слух был непроверенный, давно забытый.

— А стоит ли с письма начинать? — спросил Кравцов. — Может быть, предварительно обсудить…

— Федор Павлович, а Федор Павлович! — громко перебил Кравцова Блыш. — Ну чего ты опять пылить начинаешь? Дела сдал, за наше морально-политическое состояние больше не отвечаешь, как говорится, идешь на заслуженный отдых, теперь чего ж мандражить? Скажи, только прямо скажи: или Хабаров недостоин, или, может быть, мы не заслужили чести носить его имя? — Хабаров достоин, и вы, конечно, заслужили…

— Так чего ж тебя письмо смущает? — спросил Бокун.

— Может, ты лично не хочешь подпись ставить? — спросил Блыш.

— Вы же были его другом, Федор Павлович, — сказал Орлов.

— Если Хабаров недостоин, тогда кто же, спрашивается, достоин? — спросил Володин.

— Между прочим, я с Севсом вчера говорил. Севе поддерживает, — сказал Агаянц, — обещал лично письмо передать…

— Чего-чего? Лично? Перебьемся и без Севса, — сказал Блыш, — сами отвезем.

— О чем вы шумите, чего все в бутылку лезете? — сказал Болдин.