– Не надо, папочка. Правда, со мной все в порядке.

Едва уловимым движением она отодвинулась, многозначительно отстраняясь и от него, и от неуклюжей попытки утешить ее.

Она не заплачет: он знал, что она такая же упрямая, как и он сам. Но если бы страдание имело свое лицо, то оно было бы таким, как у Ханны в этот момент. Он тосковал по прошлому, когда мог схватить ее в охапку и прижать к груди, оберегая от опасности. Теперь она стояла рядом – тростинка на ветру, готовая сломаться.

– Поправляйся, – пожелал он ей, когда она спустилась с обочины тротуара, направляясь к машине Бена.

Она лишь взглянула на него… Долгим взглядом через плечо, полоснувшим его по сердцу. Взглядом, который красноречиво сказал ему, что в этот момент ее состояние не имеет для нее никакого значения. И он понимал, что во всем этом неизбежно присутствует Грейс. Ибо его жизнь – это не яйцо, где можно отделить желток от белка. Он должен двигаться с большой осторожностью, прежде чем решиться на следующий серьезный шаг…

– Ох, Джек, не знаю, смогу ли я все выдержать, – вздохнула Грейс. – Ждать, мучиться в догадках. Я уже слишком стара, чтобы гнаться за журавлем в небе.

– Я тоже.

Джек поднял пальцем ее подбородок, чтобы встретиться с ее пристальным взглядом. Неожиданно он показался ей намного старше и таким усталым, каким она его еще никогда не видела, хотя обычно он выглядел не старше своего возраста.

Глядя на себя глазами Джека, Грейс увидела маленькую женщину в голубых джинсах с влажными пятнами на коленках, в больших желтых резиновых перчатках, со слезами, струящимися по лицу.

Женщину, безумно влюбленную в этого большого, прекрасного мужчину, который не дает никаких обещаний, а лишь широко раскрывает свои объятия. Женщину, которая теряется в догадках, куда ведет их эта ненадежная и непознанная дорога и как бы ей не пришлось однажды очищаться совсем от другой грязи.

2

Ханна почувствовала приступ тошноты.

Но не так, будто ее вот-вот вырвет. Нет, это что-то другое… в некотором смысле еще хуже. К тому времени, когда Бен припарковал свой «бимер» напротив здания на Греймерси-парк, Ханна испытывала к себе отвращение. Почему она все время дерзила Грейс?

К тому же, напомнила она себе, Грейс отнюдь не выглядит жалкой и совсем не страдает полнотой. Возможно, если бы Грейс не отличалась красотой, имела бы плохую кожу и у нее изо рта дурно пахло, тогда бы случившееся не казалось таким ужасным. Тогда она, по крайней мере, чувствовала бы сострадание к Грейс, а возможно, даже некоторое превосходство. Но самое неприятное заключалось в том, что Грейс чертовски хороша. И к тому же неплохо готовит. Рядом с ней Ханна чувствовала себя такой неопытной – пестро и крикливо одетой, бестактной, отталкивающе вежливой. Стоило ей только взглянуть на цвет лица Грейс, как ей тут же казалось, что у нее на носу и подбородке высыпают угри.

– Нечего идти со мной, – сказала она брату, который, проводив ее до лифта, стоял рядом, ожидая, когда лифт наконец придет. – Мне уже шестнадцать, а не шесть.

И тут же пожалела, что нагрубила ему.

Но Бен только передернул плечами, как он это делал обычно, напоминая ей утку, которая, выйдя из воды, отряхивается.

– Мне это ничего не стоит. Я побуду с тобой до прихода мамы.

Нет ничего необычного в том, что мамы нет дома, подумала Ханна, но на этот раз предпочла не высказываться.

Когда они с Беном вышли из кабинки лифта на четвертом этаже и оказались в сводчатом коридоре, Ханна обнаружила, что ступает тихо, стараясь не потревожить соседей. Еще с тех пор, когда она была совсем маленькой, это место с приглушенным светом, льющимся из фигурных светильников с матовым стеклом, с потолочными сводами и тяжелыми дверями, обшитыми панелями, чем-то напоминало ей коридор в огромном мавзолее.