Она повернулась к Ханне. Бросила взгляд на стол, который та только что закончила вытирать, и между ее тщательно очерченными бровями появилась крошечная морщинка.

– Мы не должны опаздывать… и, пожалуйста, запомни, солнышко мое, что я не люблю приходить домой, когда здесь беспорядок.

Ханна подождала, пока после их отъезда пройдет минут десять, потом схватила ключи от машины матери, лежавшие в эмалевой декоративной тарелке рядом с телефоном. Она получила водительские права прошлой осенью, но никогда прежде не водила «мерседес» – мать боялась, что она разобьет его.

Внезапно Ханна поняла: ей все равно, что бы мать ни сказала или ни сделала… Она нацарапала записку на листочке из блокнота, лежавшего рядом с телефоном, и прикрепила ее магнитом в форме стрекозы к холодильнику.

"Уехала в Беркширс. Не волнуйся, с машиной все будет в порядке".

Спустя несколько часов Ханна лежала на кровати в загородном доме отца и глядела на тени на потолке.

Чего она добилась, ускользнув из дома и приехав сюда, в такую даль? Когда мать узнает о пропаже «мерседеса», она просто рассвирепеет.

Зачем она это сделала? Здесь не было, как она предполагала, ни уютно, ни комфортно. Она дрожала от холода в трусиках и фланелевой пижамной рубашке, лежа в спальне на верхнем этаже пустого дома, в то время как все остальные были далеко отсюда и наслаждались жизнью, даже не заметив, что она сбежала.

Слезинка скатилась по ее щеке. Она почувствовала себя таким ничтожеством… Хотелось ненавидеть Грейс, и в то же время она ненавидела себя за то, что даже не попробовала усомниться в виновности Грейс, а сразу же оборвала ее.

Почему у нее все складывается не так, как нужно?

Ханна услыхала стук. Это вода капала с сосулек на подоконник снаружи. Где-то залаяла собака и хлопнула дверца грузовика, а вслед за этим взревел мотор. Двумя этажами ниже, в подвале, заработал старый бойлер, и терморегулятор у ее кровати астматически заурчал. Она вслушивалась в эти привычные звуки, чтобы отвлечься от тягостных мыслей и не позволить чувству, бившемуся в ней, вылиться наружу. Вспомнился семейный психотерапевт, к которому отец и мать однажды затащили ее и Бена. Больше всего Ханна запомнила дурацкий генератор белого шума в комнате ожидания, из-за которого нельзя было ничего услышать в кабинете доктора Дикенштайна. Сейчас ей хотелось, чтобы такая же машина заглушила голоса, шумящие в ее мозгу.

Неудивительно, что отец предпочел Грейс, – стоит только посмотреть на нее, Ханну, предающуюся унынию в темноте.

Ханна мысленно представила чистый прямоугольник бумаги для «оригами», который сложила вдвое, потом вчетверо. Она почти физически ощутила, как ноготь скользит по сгибу бумаги. В жизни никогда не бывает такой аккуратности и точности. Почему она не может поладить с людьми, которых любит и которые, как она понимала в глубине сердца, любят ее?

Чтобы согреться, Ханна залезла под простыню и прижалась лицом к легкой хлопчатобумажной наволочке. Скрипы и шорохи старого дома заставили ее сердце биться учащенно. А вдруг какой-нибудь взломщик – один из сбежавших заключенных или психических больных, о которых она читала в газетах, – заберется в дом? Она представила, что сможет зарыться в матрас так, что, если кто-либо и заглянет сюда, то увидит только слегка смятую простыню, под которой она затаится.

А если посреди ночи старенький бойлер выключится? Ведь она замерзнет! Погружаясь в сон, Ханна представляла себе, как наступит утро, а она будет лежать здесь – превратившись в льдышку, и ее широко раскрытые неподвижные глаза будут устремлены в потолок.

Отец немного погрустит, а потом они – мать, Бен и особенно Грейс – поймут, насколько лучше им будет без нее…

Стук – шлеп!

Сон слетел с Ханны, и она подскочила на кровати.