Он с большим добродушием стал выталкивать Обенрейцера из комнаты, потушив свечу, бросив последний любовный взгляд на свои часы, скользнувший без всяких дурных последствий по циферблату под ними, и запер дубовую дверь.

В три часа контора была закрыта. Нотариус и все его служащие, кроме только одного, пошли смотреть на стрельбу из винтовок. Обенрейцер же сослался на то, что он не расположен принимать участие в публичном празднестве. Никто не знал, куда он девался. Решили, что он ускользнул, чтобы предаться уединенной прогулке.

Дом и контора пробыли закрытыми всего только несколько минут, когда дверь гардероба в комнате нотариуса открылась и оттуда вылез Обенрейцер. Он направился к окну, растворил ставни, удостоверился в том, что может незаметно улизнуть через сад, вернулся опять в комнату и уселся в удобном кресле нотариуса. Он был заперт в доме и ему оставалось прождать пять часов до восьми.

Он старался как-нибудь скоротать эти пять часов: то читая книги и газеты, лежавшие на столе, то погружаясь в раздумье, то расхаживая взад и вперед по комнате. Стало заходить солнце. Обенрейцер закрыл ставни перед тем, как зажечь свечу. Когда она была зажжена, Обенрейцер уселся с часами в руках, устремив взор на дубовую дверь; время подходило все ближе и ближе.

В восемь часов дверь отворилась плавно, мягко и бесшумно.

Он стал читать одно за другим имена на наружных рядах ящиков. Ни одной фамилии, похожей на «Вендэль». Он отодвинул наружный ряд и стал рассматривать задние ящики. Они были более стары и потерты. На четырех первых, которые он осмотрел, были написаны французские и немецкие фамилии. На пятом была надпись, которую почти нельзя было прочесть. Он вынес этот ящик в комнату и стал внимательно его рассматривать. На нем стояла густо покрытая пятнами и пылью от времени фамилия: «Вендэль».

Ключ от ящика висел тут же на тесемке. Обенрейцер отомкнул ящик, вынул четыре отдельных документа, которые лежали в нем, развернул их на столе и принялся читать. Он не провел за этим занятием и одной минуты, как выражение на его лице нетерпения и жадности сменилось выражением страшного удивления и разочарования. Но после небольшого раздумья он снял с документов копии. Затем положил бумаги обратно, поставил ящик на место, запер дверь, потушил свечу и улизнул.

Когда крадущиеся шаги этого убийцы и вора смолкли в саду, у парадной двери дома остановились твердые шаги нотариуса и еще кого-то, шедшего вместе с ним. На маленькой улице горели фонари и освещали нотариуса, держащего в руке ключ от своих дверей.

— Милости прошу, не проходите мимо моего дома, мистер Бинтрей, — сказал он. — Сделайте мне честь, войдя в него. В городе справляют один из наших полупраздничных дней — наш стрелковый праздник — но моя прислуга сейчас вернется. Забавно, что вы обратились ко мне с вопросом, как вам пройти к гостинице. Давайте закусим и выпьем, прежде чем вы пойдете туда.

— Благодарю вас, но не сегодня, — сказал Бинтрей. — Могу ли я прийти к вам завтра в десять утра?

— Я буду очарован, сэр, что мне так скоро представляется случай загладить обиды моего оскорбленного клиента, — ответил добрый нотариус.

— Да, — возразил на это Бинтрей, — ваш оскорбленный клиент очень хорош во всех отношениях… но… одно слово на ухо.

Он шепнул что-то нотариусу и зашагал прочь от него. Когда экономка Фохта возвращалась домой, то она увидела, что он стоит неподвижно у дверей и все еще держит в руке ключ, а дверь все еще не открыта.

Победа Обенрейцера

Место действия опять переносится — к подножью Симплона на швейцарской стороне.