— Сейчас перепланирую наше с вами будущее, — пожевав губами, сказал старик. — Оно и хорошо, что не придётся вас мучить: очень бы я пожалел об этом впоследствии, хотя мимолётное удовлетворение мне бы это принесло. Я по-прежнему очень, очень недоволен. Я в ярости, если можно так сказать. Но против правил не пойду. Я обещал оставить вам жизни — и я сделаю это. Но я не гарантирую, что всё обойдётся бескровно. Нам всем придётся утратить какую-то часть воспоминаний. Ну-ка напомните, когда вы, ротозеи, узнали обо мне?

— В понедельник, ваша милость, — подсказал Кастор.

— А ты? — кивок в сторону Дмитрия Олеговича.

— Сегодня, вот только сейчас, когда ваша чудесная дверь дала мне пинка под зад.

— Ничего не поделаешь. Будешь страдать вместе с остальными. Итак, вы пришли ко мне. Сюда, прямо в лавку.

— Неделю назад? — уточнил Денис.

— Нет, зачем же. Сегодня. Когда пришли — тогда пришли. Минута в минуту. Но вот беда — три стеллажа, такие на вид прочные — взяли и рухнули. И погребли под собой вас. Очень, очень больно. Но не смертельно, как я и обещал. Вас, конечно, соберут по кусочкам, вернут к жизни, по одному выпустят в мир. Воспоминания о последней неделе вы утратите, да это и к лучшему. В остальном… будете люди как люди. К сожалению, такой город, как наш, пустот не терпит. И покуда вы будете лечиться, тут уже возникнет другая команда. Новые мунги будут постигать премудрость ремесла. Старый-добрый шеф станет их воспитывать. А вы… вам придётся вернуться к своим прежним занятиям. Да, шемобора это тоже касается. Вы будете помнить, кем были раньше, но потеряете все знания и умения. Вас спишут с корабля. Навсегда. Ну а я… я, пожалуй, выйду из подсобки на шум, увижу кровь, пойму, что мои изумительные стеллажи стали причиной трагедии, успею вызвать скорую… После чего меня хватит какой-нибудь удар. Лавку, так и быть, закрою. На две недели. Ну а потом вернусь к делам. Хороший план?

— Чудовищный, — тихо произнёс Даниил Юрьевич.

— Зато все, кто на данный момент жив, останутся живы, — возразил хозяин.

«Хищная хохлома» затормозила на перекрёстке. Надо было соблюдать правила движения. А ещё надо было понять, с чего начнётся урок.

Анне-Лизе с трудом давалась роль учителя, но она помнила слова Эрикссона: кто не воспитал ученика, тот после смерти не считается.

Ей не хотелось уйти в небытие, не хотелось посмертной скуки, растянутой на сотню, если не более, лет. Чтобы избежать этого, надо было стиснуть зубы и учить Алису шемоборским премудростям. Вот почему она покинула «Фею-кофею» сразу после того, как там начался спонтанный бардовский слёт и съёмка последнего эпизода великого фильма Порфирия Сигизмундовича. Просто исчезла, оставив Джорджу надежду и сомнение. Надежду на то, что она вернётся. Сомнение в том, что стоит надеяться.

Она заехала за Алисой и в первый момент не узнала ученицу. От нечего делать та решила слегка изменить имидж и «оделась» Анной-Лизой: попросту воспользовалась её косметикой, нацепила фальшивые драгоценности, без спросу вынула из шкафа алую с золотом блузку, которая на Алисе смотрелась как туника. Тунику пришлось перетянуть серебряным пояском. Поясок попросил прихватить серебряную же сумочку с фальшивым бриллиантом, больше похожим на перегоревший электрический фонарик, и серебряные ботфорты на платформе.

— Красиво и ярко! — одобрила Анна-Лиза. — Пойдёшь на улицу этим.

И достала из чемодана просторную и тёплую розовую кофту с нашитыми там и сям золочёными бусинами.