Хотелось бы мне сообщить вам, что в этот момент я встал, сказал, чтобы он катился куда подальше со своей работой, и ушел. Но, при всем своем желании предстать в самом выгодном для меня свете, я не способен на столь откровенную ложь. Я должен был работать. Я рос в мире, где превалирует право сильного, где весьма часто дисциплина поддерживается с помощью суровых физических мер. И теперь я распознал в Кларке слишком знакомый мне тип. Такие люди не любят шутить и приводят в исполнение свои угрозы.

— Надеюсь, ты не замышляешь бросить работу, Джим? Мне не хотелось бы так думать. Посвятить человека в работу стоит денег, и считается, что я знаю, кого подбирать.

Я неуверенно возразил:

— Нет, я не хочу уходить.

— Честно? Или ты только так говоришь, а сам уйдешь и больше не появишься? Если ты задумал что-нибудь в этом роде...

— Нет, не задумал.

— Молодец, Джим! — Он вдруг усмехнулся и шутливо ткнул меня в подбородок. — Теперь ты в порядке, теперь ты будешь хорошо работать. Ты просто испугался — а бояться нечего.

Чтобы как-то сократить эту бесконечную историю, скажу, что на следующий день я действительно пошел на скотобойню и получил деньги с человека, который накануне едва не убил меня свиной тушей. Я пропустил последний час занятий в колледже и поэтому смог прибыть на место до полудня. Я ждал у ворот, пока Браун не вышел на ленч. Захваченный врасплох и не имея преимущества, которое было у него накануне, он сразу же расплатился. Собственно, кинув на меня испуганный взгляд, он тут же достал деньги, не дожидаясь, когда я спрошу их.

Ободренный успехом, в этот день я получил много денег. Но на следующий день меня снова постигла неудача, и к субботе я почти ничего не собрал и не продал. Кларк, чье отношение день ото дня становилось все более зловещим, задержал меня для нового «совещания».

Оно началось почти так же, как и предыдущее. И сцена была поставлена таким же образом. Посадив меня перед собой, он прижал меня своими коленями и руками и придвинул ко мне свое лицо. Тихим, журчащим голосом он прочел мне лекцию об опасности неуместного страха. Он был совершенно серьезным. Время от времени, чтобы подчеркнуть свою мысль, он сдавливал мне руку, и я чуть не вскрикивал от боли. И тем не менее в самом важном, в глубине сердца или мозга, что делает человека таким, какой он есть, я оставался неколебимым. Я его боялся, но страх не мог меня изменить.

— Джим... — Неожиданно его голос стал резким. — Ты думаешь, я с тобой шучу? Думаешь, я позволю тебе уйти безнаказанным после того, как ты сделал из меня дурака? Мальчик, если тебе только в голову такое придет...

— Нет, — сказал я. — Я знаю, что у вас на душе. И не стану вас винить, если вы меня изобьете.

— Это будет не просто битье, Джим! Господи, ты собираешься работать с понедельника или...

— Не могу, — признался я. — Я бы хотел работать — мне нужен каждый цент, который удалось бы заработать. Но будет лучше, если вы меня уволите.

— Ну уж нет, этого ты не дождешься. Я тебя не уволю, но и ты работу не бросишь.

Я пожал плечами и решил говорить с ним начистоту. Он мог удержать меня на работе — сделать так, чтобы мне не захотелось уходить, — но не мог заставить меня участвовать в этом грабеже и насилии. Если он думал, что это ему удастся, добавил я весьма неуверенно, сейчас как раз самый момент попытаться.

— Вот как? — удивленно переспросил он. — Тебе так этого хочется?

— Видите ли.