Мы переходили от одного аттракциона к другому, и джентльмен становился все оживленнее. Наконец мы оказались в галерее, и тут ему попался на глаза аттракцион с мешком, в который нужно было попасть кулаком.

— Я вас вызываю! — задорно заявил он. — Вы первым попробуйте попасть, а потом я. Бьюсь об заклад, что я ударю в него сильнее, чем вы.

Я бросил в щель пенни, потянул мешок вниз на цепи и ударил по нему. Он взглянул на циферблат, который регистрировал попадание, и знаком указал мне встать в сторону.

Джентльмен поднял руку, скорее в манере футболиста, чем боксера. Сквозь зубы пригласив меня «посмотреть на хороший удар», он, ухнув, врезал по мешку. Тот взвился, ударился о циферблат и, вращаясь на цепи, полетел назад. Поскольку мой приятель не сообразил отклониться в сторону от траектории его полета, мешок увесисто шлепнул ему прямо по лицу.

На этом наши вечерние развлечения закончились. Храня ледяное, обвиняющее молчание, он позволил мне отвезти его в отель. У него уже наливались синяки под глазами. Я, который видел его в момент позора, был обречен получить синяк в переносном смысле. Во всяком случае, у меня закралось сильное подозрение, что он нанесет мне удар, как только вернется в Вашингтон.

Кажется, всю мою жизнь все оборачивалось против меня. Я работал на износ, стараясь поддерживать с людьми самые корректные взаимоотношения. Затем прихотливая Судьба прилагала свою руку, и в картину вмешивалось что-либо совершенно нелепое и абсолютно не относящееся к делу. И все мои усилия и правота шли насмарку.

Мои подозрения оправдались.

Джентльмен вернулся в Вашингтон.

И Вашингтон «с сожалением» принял мою отставку.

Я отказался покинуть свою должность. Мне срезали финансирование. Я продолжал работать, не получая зарплаты, как и весь мой штат, пока история рабочего движения не вышла из типографии.

Призвав на помощь кое-какие связи, я помог своим служащим найти другую работу. А затем самым серьезным образом приступил к устройству своей судьбы.

Через несколько недель при посредстве Университета журналистики Северной Каролины я получил грант на научную работу из фонда Рокфеллера сроком на один год.

Глава 20

Несколько вечеров назад, во время столь редкого в нашем доме затишья, мы с женой ударились в воспоминания о «добрых старых временах», когда мы были молодыми, а наши дети — еще малышами.

— Не знаю, как только мы все это выносили, — сказала Альберта с нежностью и ужасом. — Ведь дети были такими живыми и своевольными! По-моему, Джимми, они унаследовали твой характер.

— Кто же станет спорить, — кивнул я. — Даже подумать невозможно, чтобы ты...

— Ну конечно. — Альберта пожала плечами. — Конечно, прежде всего, ни одна женщина в здравом рассудке не вышла бы за тебя замуж. А если бы и вышла, то скоро сошла бы с ума. И если уж говорить о браке, мистер Томпсон...

— Да?

— Ты так и остался мне должен двадцать долларов, которые занял, чтобы нас обвенчали.

— Возвращаясь к теме разговора, — сказал я. — Наши дети были сущим наказанием, ты согласна? Правда, они до сих пор не изменяют своему бойкому характеру, но по сравнению с тем, какими они были... когда Пэт было шесть, Шэрон три, а Майку — два...

* * *

Наши дети — Пэт, Майк и Шэрон. Не успев появиться на свет, они с первого взгляда соображали, что их родители — всего-навсего наивные и добродушные простофили, и с тех пор не обращали на нас внимания.