Он распряг своих мулов и прицепил их к моей машине. Она легко подалась и выскочила вверх, на дорогу.

Фермер отказался взять деньги за помощь. Утирая слезы, которые снова покатились у него из глаз, он уверял меня, что на самом деле является моим должником.

— Никогда — ха-ха-ха! — никогда так не смеялся! Ей-богу! И как только вы попали в такое положение!

— Не важно, — мрачно сказал я. — Какое это имеет значение!

Я уехал. Последнее, что я видел, — это как он тащит своего мула за шею, что-то весело ему крича, а тот отвечает ему по-своему.

Через несколько сот ярдов я встретил аварийную машину, Том и Мумия ехали с водителем. Они потеряли то место, где свалился автомобиль, и провели всю ночь в поисках.

Мы привели в чувство Толстуху. Водитель аварийки согласился доставить ее с подругой, куда они пожелают. Он также подарил нам целый галлон бензина, который, как он туманно намекнул, очень нам пригодится.

И он оказался прав. Мы с Томом прошли в гостиницу через боковой вход и сумели добраться до своего номера незамеченными. И оставались там, опустив шторы, последующие двенадцать часов. Мы не могли его покинуть. Все это время нам понадобилось на то, чтобы оттереть боевую раскраску, но мы так и не смыли ее до конца. На теле оставались некоторые весьма нежные участки кожи, к которым мы не решились приступить с бензином и щеткой.

К счастью, эти участки находились в таких местах тела, что мы могли не представлять их на всеобщее обозрение.

Глава 19

Осенью 1938 года мне нанесли визит два джентльмена из профсоюза, знакомые мне по Оклахоме. Они были из первых поселенцев штата и довольно состоятельные люди. С собой они привезли очень теплые рекомендательные письма от нескольких членов конгресса Оклахомы. Они хотели, чтобы наш писательский коллектив создал историю рабочего движения штата.

Джентльмены мне очень понравились, и в целом я сочувственно отнесся к их идее. И все же по многим причинам я не хотел бы за это приниматься. Я изложил эти причины своим визитерам, и они ушли, по-дружески со мной попрощавшись, но дав мне понять, что вопрос будет решен через мою голову. Я сразу же направил в Вашингтон длинное письмо.

Я написал, что, конечно, политики могут оказывать на нас давление и принуждать написать эту книгу, но мы должны и будем сопротивляться. Рабочее движение очень чувствительно относится к упоминанию о своих ошибках. Поэтому книга, которая всего лишь точно и полно отразит историю движения, будет встречена недоброжелательно. Кроме того, в движении имеются внутренние разногласия — в частности, идет долговременный спор по поводу разделения полномочий. Мы не сможем проигнорировать их в предлагаемой работе, но малейшего упоминания будет достаточно, чтобы задеть самолюбие какой-либо внутренней организации. Еще до выхода книги недовольных будет множество, тогда как вряд ли найдется хоть один, удовлетворенный бесстрастным изложением фактов.

Не думаю, писал я, что рабочее движение настолько уверено в себе, чтобы спокойно принять честно изложенную фактическую историю. И даже если бы оно было на это способно, имеется еще одна очень веская причина отказаться от этого заказа. Расходы федерального правительства на программу помощи безработным производятся для пользы всего народа, а не для какой-то его части. Если мы напишем историю рабочего движения, то тем самым дадим повод для подобных требований со стороны других групп населения. Нас могут попросить написать историю торговой палаты штата или какой-либо иной группы, и у нас не будет законных оснований для отказа.

На свое письмо я не получил ответа; мне даже не дали знать, дошло ли оно по назначению. Просто через две недели из Вашингтона поступил приказ — приступить к написанию истории рабочего движения.

Я подчинился.

И тут же возникли все те проблемы, которые я предвидел, и много других.