— Я прошу тебя, остановись, негоже это, на глазах у всех да при живой жене крутить любовь с другой, — мрачнея лицом, всё так же тихо проговорила Наталья.

— За то, что ты до сих пор моя жена — скажи спасибо партии, — жёстко отрубил Михаил, — если бы не это, давно бы уж бросил тебя.

Вздрогнув, словно от удара хлыстом, Наталья полыхнула густым румянцем, и на её бледных щеках мгновенно выскочили два огромных розовых пятна. Разлившись по всему лицу, кровь кинулась ей в голову и под дикий перестук неровных ударов сердца, лавиной откатилась к ногам.

— Смотри-ка, никак, Мишка свою воспитывает, — хмыкнув в усы, сосед Шелестовых, Архипов, переглянулся с сидящими рядом мужиками и, понимающе ухмыльнувшись, скривил на сторону рот.

— Небось. Перетерпит, Мишка же, он — партеец, от такой кормушки рази какая баба добровольно откажется? — поддержал его высокий, худой, похожий на гвоздь мужик лет сорока пяти.

— Это точно, у Крамского скоро будет зад от поцелуев светиться, как лампочка Ильича, — поддержал собутыльника Архипов.

— Ты давай… того… потише, прикуси язык-то, как бы чего не вышло, — зыркнул по сторонам «гвоздь». — Крамской, он хоть и добрый, да не ко всем.

— А я чего? — шумно развёл руками Архипов. — Я только к тому, что жена — ведь она не стенка, её же и подвинуть можно, так, мужики?

— Го-рько! Го-рько!

Громкие полупьяные выкрики разгулявшихся гостей сливались в один неясный шум, и, отгородившись от внешнего мира толстым стеклянным колпаком, Кирилл старался не прислушиваться к ним. Целуя узкие розовые губы нелюбимой, он прикрывал ресницы, и перед его глазами тут же вставали другие — жадные, нацелованные, припухшие губы Любани. Чувствуя, что его сердце начинает неистово колотиться, Кирилл забывался. Прижимая к себе девушку, Кряжин пытался раздвинуть языком жёсткие неподатливые губы Марьи, но, вздрогнув, та удивлённо отстранялась от него прочь и, виновато улыбаясь, с беспокойством вглядывалась в ставшие вдруг чужими и абсолютно холодными глаза мужа.

За его праздничным столом, смеясь и перебрасываясь ничего не значащими словами, сидели чужие люди и, произнося торжественные тосты, выворачивали его душу наизнанку. Чокаясь стеклянными рюмками, они думали, что пьют за начало новой светлой жизни, но Кирилл знал наверняка, что справляют они не свадьбу, а поминки, тризну по светлому счастью, тенью проскользнувшему мимо него.

Восседая во главе стола, Кирилл тупо смотрел на своё отражение в девственно-чистой тарелке, и душа его обливалась кровью. Щерясь тупыми ржавыми зубьями, из темноты сарая на него поглядывал отцовский медвежий капкан. Вперившись в грудь, плотно прижавшись железным кругляшком холодного слепого глаза, из-за угла печи посмеивался раздвоенный ствол родительского самопала. И во всём огромном мире теперь не было такой силы, которая помогла бы ему выбраться из этих страшных, бездушных тисков.

* * *

— Кирочка, до Нового года осталось меньше недели, а ты всё никак не решишь, где мы его будем встречать, — ожидая очередной вспышки неудовольствия мужа, Марья виновато дрогнула губами и просительно посмотрела Кириллу в глаза. За последний месяц эта сцена повторялась уже не впервые, и, наверное, Марья многое бы отдала, лишь бы не возвращаться к этому снова.