Перекинув через плечо брезентовый ремень старого вещмешка, Савелий поддерживал его левой рукой, одетой в толстые овчинные рукавицы. Залоснившаяся на локтях и вороте промасленная телогрейка была с виду кургузой и не по размеру короткой и вряд ли бы подошла для такого важного дела, как зимняя охота. Но толстые ватные штаны, простёганные по всей длине, прикрывали поясницу чуть ли не до самых лопаток, превращая непоправимый недостаток ватника в ощутимое достоинство. Перепоясавшись толстой верёвкой и нацепив до самых бровей лохматый потёртый от времени треух, Кряжин неторопливо переставлял широкие добротные лыжи и, поглядывая в морозное чистое небо, изумленно пожимал плечами.

Ещё с вечера на улице было почти тепло, и падавший сверху мелкий лёгкий снежок не предвещал никаких неприятностей, но к полуночи он прекратился, и, накрывая Озерки широкими морозными кольцами, на землю стал плавно спускаться холод. Старательно заполняя все уголки и трещинки, мороз заливал деревенские дворы прозрачным ледяным студнем, и, звеня хрустальными осколочками, мёрзлая тишина накрывала деревню стылым покрывалом инея.

Выйдя к ночи на крыльцо, Кряжин ощутил, как горло моментально прохватило обжигающей струёй промёрзшего воздуха, и, глубоко потянув ноздрями, почувствовал, как, жарко склеившись, на какой-то миг они прилипли к носовой перегородке. Сплюнув с крыльца, Савелий провёл сухим рукавом по губам и вгляделся в снег, ожидая увидеть ледяной смёрзшийся шлепок, но темнота была настолько густой и плотной, что разглядеть что-либо было абсолютно невозможно, и, недовольно перекосив губы на сторону, Кряжин потянулся к ручке входных дверей.

— Ядрить твою! — Впустив в дом густое сизое облако пара, Савелий наклонился и, миновав низкую притолоку, плотно прикрыл дверь. — Ишь, чего на улице делается, пронимает ажно до кишок. — Поёжившись, он подошёл к печке и, приложив ладони к белой извёстке, передёрнул плечами. — К утру, глядишь, так настынет, что колодец умёрзнет, надо бы сейчас с вёдрами выйти.

— Да куда же в такую темень! — Закрыв внутренний ставень на крюк, Анна встревоженно обернулась и посмотрела на Савелия. — У нас ещё два ведра стоят полными, авось хватит, а там, смотри, и мороз схлынет.

— А если не схлынет, снова лёд топить, как запрошлый год? — Поражаясь бабьему воробьиному умишку, Савелий недовольно засопел.

— Так на всю жизнь всё одно воды не наберёшься, — тихо произнесла Анна и, съёживаясь под тяжёлым взглядом мужа, умолкла.

— Ты ещё поговори у меня, о чём не понимаешь. — Сложив огромную волосатую ладонь с короткими, будто обрубленными пальцами в кулак, Савелий несколько раз громко хрустнул и, поиграв костяшками, оторвался от горячей стенки печи. — Ты вот что, Анна… Сложи мне к завтрему еды в мешок, так, чтобы, на всякий случай, дня на два — на три. Да не запамятуй об спичках и соли, хотя… ладно, всё остальное я соберу сам, а то, не дай Бог, позабудешь что. — Протянув руку за печку, Кряжин вытащил ружьё, в несколько раз обёрнутое доброй суконной тряпицей.

— Господь с тобой, Савелий Макарович! — Глядя на то, как муж неторопливо разворачивает сложенные уголки суконки, Анна испуганно заморгала, и по её лицу в тот же миг стала разливаться мертвенная бледность. — Что ты удумал, опомнись, ведь замёрзнешь в лесу насмерть на таком-то морозе!

— Вороны на улице, и те рты позакрывали с холоду, а ты раскаркалась! Молчи, тебе говорят, об чём не смыслишь!

Дёрнувшись лицом, Савелий машинально глянул в угол с иконами и, видимо, решив осенить себя крестным знамением, сложил пальцы горстью и даже поднёс руку ко лбу, но, почувствовав на себе оторопелый взгляд Анны, передумал и, резко бросив кисть книзу, зло полоснул по женщине острой, как бритва, серой сталью глаз.