Но Марья её уже не слушала. Не дожидаясь приезда лифта, она открыла дверь на лестницу и, торопливо стуча каблучками, стала подниматься на третий этаж. Миновав лестничные пролёты, Маша остановилась на площадке и, несколько раз глубоко вздохнув, выровняла сбившееся дыхание.

На выкрашенной в белый цвет табличке, напротив кнопки с цифрой «26» крупными буквами было выведено: Шелестова Л.Г. Увидев надпись, Марья почувствовала, как к её горлу подступает горячая волна злости. Растеряв страх в стычке с неприступной блюстительницей при входе, Марья поняла, что она ничего и никого не боится и что сейчас, в эту самую минуту, ей по силам всё, даже спуститься в ад и вернуться оттуда обратно. Требовательно нажав на кнопку, она услышала мелодичную трель звонка и, отступив от дверей на полшага, стала ждать.

— Кто там? — голос за дверью был до боли знакомым, и Марья невольно вздрогнула.

— Принимай гостей, Люба, — громкие слова эхом прокатились по лестничной площадке.

— Ты? — Секунду помедлив, словно раздумывая, стоит ли ей открывать, Люба щёлкнула замком и, со звоном скинув цепочку с предохранителя, распахнула перед Марьей дверь.

— Я уж думала, ты не откроешь. — Шагнув вперёд, Марья заставила Любу отступить внутрь квартиры. — Ну здравствуй, подруга детства.

— Здравствуй. — Ошеломлённая непривычным напором Марьи, Люба отошла в сторону, впуская Кряжину в коридор, и, машинально оправив на своей роскошной груди оборку платья, с любопытством взглянула на Машу.

— Какими судьбами? — придя в себя, Шелестова склонила голову на бок и, с интересом окинув Марью взглядом, слабо усмехнулась.

— Догадайся с трёх раз, — скинув платок с головы, Марья расстегнула верхнюю пуговицу пальто.

— Ну с чем бы ни пришла, раздевайся, — медленно протянула Люба, с удивлением наблюдая за незнакомыми, смелыми до развязности манерами бывшей подруги.

— Раздеваться мне у тебя ни к чему, чаи с тобой гонять я не намерена, — жёстко произнесла Марья и, расстегнув сумку, достала из бокового кармашка какую-то вчетверо сложенную бумагу, — а вот почитать одну бумаженцию, я думаю, тебе будет небезынтересно.

— Какую ещё бумаженцию? — Сбитая с толку, Люба искоса бросила взгляд на желтоватый картонный листок в руке Марьи.

— Прежде, чем отдать тебе эту бумажечку и уйти, я хочу сказать тебе несколько слов, над которыми, хочешь ты этого или нет, тебе придётся задуматься. Кряжин — красивый лжец, отполированный снаружи и абсолютно гнилой внутри, — безапелляционно произнесла она, и на её губах появилось что-то среднее между гримасой и улыбкой. — Он — лгун, враль до мозга и костей, и, если тебе интересно, в общих словах я могу предположить, какую сказку про белого бычка он тебе тут плёл.

— Да что ты, даже так? — язвительно усмехнувшись, Шелестова с вызовом посмотрела на Марью, но в лице той не дрогнул ни один мускул.

— Так, и даже больше, — свободно выдала она, не пряча, по обыкновению, глаз в пол.

— И что же, по-твоему, он мне наговорил?

— Что женился он, конечно же, без любви, — стала загибать пальцы Марья, — что его, бедную сиротинушку, заставили это сделать трагические внешние обстоятельства, заметь, никоим образом не зависящие от его воли, и, уж конечно, что любил он все эти годы только тебя одну.

— А разве это не так? — Поражённая необычными словами и поведением Марьи, Люба почувствовала себя немного не в своей тарелке.