Веревка подрагивала, точно мы закинули огромный крючок и теперь какая-то рыбища заигрывает с наживкой. И вдруг — дерг-дерг! Есть!

— Три-четыре! — шепотом скомандовал я.

Мы откинулись, желоб хрумкнул под ногами, но веревка не подавалась ни на сантиметр.

— Ребя, берись ниже! — прохрипел я. — Борьк, ты там с упором?

— С упором.

— Три-четыре!..

Мы налегли изо всех сил, но — увы! И я, холодея, понял, что Генку нам не вытащить!.. Это значит — опустить, а потом просить Ширминых открыть замок или выпиливать в заборе дыру. Тетя Зина садик, конечно, не отопрет даже для Генки, которого почти целовала после концерта, поднимет шум, соберет народ и будет показывать нашего баяниста, как зверька в клетке, и мы будем посрамленно стоять тут же, три мужественных богатыря! А пилить — услышат, и достанется еще больше. За секунду промелькнуло у меня в голове это позорище, а веревка — ширк! — и проскользнула в усталых руках на несколько сантиметров.

Генка, почуя неладное, задергался сильней.

— Сейчас! — бросил я зло. — Ну что, ребя?

— Кажется, наелись, — съязвил Борька.

— Я спрашиваю, что делать, а не ха-ха-ха! — рассердился я.

И тут по двору звучно прокатился ласковый оклик:

— Ге-ена-а!..

А из садика Ширминых ему преданно отозвалось:

— Ык! — Генка начал икать.

— Генк, потерпи! — прошипел я. — Потом наикаешься.

— Ык!

Ужас! Теперь мы точно пропали!.. А тетя Тося все генкала, она была не из тех родителей, что крикнул раз и — домой, она без сына не уйдет, а двинется на розыски по нашим квартирам и всех всполошит.

— Ребя, ну что? — простонал я.

— Надо чьего-то отца звать, у кого добрей, — сказал Борька.

— Да от любого влетит!

— Тогда уж дядю Федю, — пропыхтел Славка.

— Точно! Борька, дуй к нему, — мол, так и так, скорей.

Дядя Федя явился через две-три минуты, в белой рубахе, как привидение. Он молча и быстро все обследовал, встал боком на край и давай поднимать Генку вертикально. Вытянет с полметра веревки, перегнет — мы держим, вытянет, перегнет — мы держим… Славка сопел, во мне дрожали все жилки, но, когда дядя Федя, как огромную лягушку, с растопыренными и полусогнутыми ногами, выудил, наконец, Генку и поставил на крышу, я, не веря в спасение, продолжал сумасшедше сжимать веревку и упираться в желоб.

Дядя Федя спускался первым. С лестницы он шагнул одной ногой на крыльцо, поснимал нас и завел в кухню. Я бухнулся на мягкий диван и сидел сколько-то с закрытыми глазами, потом услышал, как Генка пьет, унимая икоту, и тоже попросил пить. Кружка пошла по кругу.

— Ну, очухались немного? — спросил дядя Федя, закуривая. — В следующий раз под веревку ставьте блок, чтобы уменьшить трение, иначе плохо кончите.

— Следующего раза не будет, — сказал я.

— Ну, а вдруг?

— Не-не-не, дядя Федя, не будет! — энергично уверил Генка, почувствовавший себя совсем бодро. Еще бы — раскатывал, а у нас кишки трещали.

— Да, пожалуй, не надо больше, — согласился дядя Федя. — А потянет — лезьте в мой огород. Честное слово, я им нисколечко не дорожу.

Генка встал и заявил:

— И огородов больше не будет! Я их не пущу! — Он обвел нас сверкающими глазами, подошел вдруг ко мне и отчеканил: — Товарищ комиссар, ваш приказ выполнен! — и рванул из штанов рубаху.