Однако он прекрасно понимал, что Иттерберг тоже может упереться в непреодолимую стену. Для многих шведов США по‑прежнему остаются единственным спасителем. Без США Европа останется прямо‑таки беззащитной. Может, никто и знать не захочет той правды, к которой пришел Валландер.

Он думал о шведских солдатах, направленных в Афганистан. Этого бы никогда не случилось, если б так не пожелали США. Не в открытую, но втихомолку, так же, как их подводные лодки с ведома шведских ВМС и шведских политиков прятались в наших водах в начале 1980‑х. Или как 18 декабря 2001 года сотрудникам ЦРУ было дозволено схватить на шведской территории двух подозреваемых в терроризме египтян и в крайне унизительных обстоятельствах переправить их на пытки в американские тюрьмы. Он даже допускал, что разоблаченного Хокана фон Энке сочли бы героем, а не презренным изменником родины.

Ни в чем, думал он, нельзя быть уверенным на сто процентов. Ни в том, как будут истолкованы эти события, ни в том, как продолжится моя жизнь.

Он поставил точку, временно ли, нет ли.

Майский день выдался ясный, но прохладный. Около полудня он долго гулял с Юсси, который, похоже, совсем поправился. Когда приехала Линда – без Ханса, зато с Кларой, – Валландер успел сделать в доме уборку и проверить, что нигде не осталось бумаг, какие Линде видеть незачем. Клара в машине уснула. Валландер бережно взял девчушку на руки и перенес на диван. Держа ее на руках, он всегда испытывал ощущение, будто Линда вернулась в новом обличье.

Они сели за кухонный стол, стали пить кофе.

– Ты убирался? – спросила Линда.

– Весь день.

Она рассмеялась и покачала головой. Потом вдруг опять посерьезнела. Валландер знал, что трудности, через которые прошел Ханс, стали сильной встряской и для нее.

– Я хочу выйти на работу, – сказала она. – Не могу больше быть только матерью.

– Да ведь тебе осталось всего четыре месяца отпуска, а?

– Четыре месяца – очень долгий срок. Я замечаю, что стала раздражаться.

– На Клару?

– На саму себя.

– Это ты унаследовала от меня. Неугомонность и нетерпеливость.

– Да ты же всегда твердишь, что терпение – главная доблесть полицейского, верно?

– Но ведь это едва ли значит, что терпение появляется само собой.

Она отпила глоток кофе, обдумывая его слова.

– Я чувствую себя стариком, – сказал Валландер. – Каждое утро просыпаюсь с ощущением, что все идет ужасно быстро. Не знаю, бегу то ли за чем‑то, то ли от чего‑то. Просто бегу. Честно говоря, я ужасно боюсь старости.

– Подумай о дедушке! Он жил себе и жил, как обычно, и не думал о том, что стареет.

– Это неправда. Он боялся смерти.

– Может быть, иногда. Но не все время.

– Он был странный человек. Мне кажется, никто с ним не сравнится.

– Я сравнюсь.

– У тебя были с ним такие отношения, какие я утратил еще совсем юным. Иной раз мне думается, что отношения с моей сестрой Кристиной всегда складывались у него куда лучше. Может, с женщинами ему было легче? Я родился не того пола. Он не хотел иметь сына.

– Какие глупости. Сам знаешь.

– Глупости или нет, но я так думаю. Я боюсь старости.

Она вдруг протянула руку через стол, тронула его за плечо.

– Я заметила, что ты тревожишься. Но в глубине души знаешь, что это бессмысленно. С возрастом ничего поделать нельзя.

– Знаю, – кивнул Валландер. – Но порой кажется, что остается только сетовать.

Линда пробыла несколько часов.