– Если мы не отвезем ее в управление шерифа и не расскажем им, что случилось, тогда этот парень с бородой, длинными волосами... он останется безнаказанным.

И другую девушку может ждать та же участь, что и эту.

Пи-Джи опускает руки. Его глаза полны слез.

– Они все равно его не поймают, Джой. Неужели ты этого не понимаешь? Он уже далеко. Знает, что я его видел, могу описать. Он не останется в этих местах и десяти минут. Он уже покинул территорию округа, спешит к границе штата, потом постарается забиться в какую-нибудь нору. Можешь мне поверить. Возможно, он уже сбрил бороду, подрезал волосы, выглядит совсем по-другому. Мои показания не помогут копам его найти, и я уверен, что на их основании вынести обвинительный приговор невозможно.

– И все равно будет правильно, если мы обратимся к шерифу.

– Правильно? Ты не думаешь об отце и матери. А вот если подумаешь, то поймешь, что вряд ли.

– В каком смысле?

– Говорю тебе, малыш, если копы не найдут другого подозреваемого, они попытаются повесить это убийство на меня. Приложат к этому все силы. Представь себе газетные статьи. Обнаженная женщина, замученная до смерти, обнаружена в багажнике автомобиля бывшей звезды футбольной команды, местного молодого человека, который получил стипендию на обучение в первоклассном университете. Ради бога, подумай об этом! Суд превратится в цирк. Величайший цирк в истории округа, может, и штата.

У Джоя такое ощущение, будто его затягивает в гигантскую вращающуюся мельницу. Его перемалывает логикой брата, харизмой его личности, слезами. И попытки докопаться до правды только усиливают замешательство и душевную боль.

Пи-Джи выключает радио, поворачивается к брату лицом, наклоняется к нему, сверлит взглядом. Во всем мире только они двое и шум дождя, ничто не отвлекает Джоя от зачаровывающего голоса Пи-Джи:

– Пожалуйста, пожалуйста, послушай меня, малыш. Пожалуйста, ради мамы, ради отца хорошенько подумай и не губи их жизни только потому, что ты никак не можешь повзрослеть и отказаться от понятий правильного и неправильного, которые внушили тебе в церкви. Я не причинял вреда девушке, которая лежит сейчас в багажнике, тогда почему я должен рисковать всем своим будущим, доказывая это? Допустим, для меня все обойдется, допустим, присяжные во всем разберутся и признают меня невиновным. Но все равно останутся люди, которые будут верить, что это моя работа. Да, я молод и образован, я могу уехать отсюда, начать новую жизнь там, где никто не знает, что однажды меня судили за убийство. Но мать и отец уже в возрасте и бедны, как церковные мыши. Другого дома им не купить. У них нет средств на переезд. У них нет таких возможностей, как у тебя или меня, и никогда не будет. Эта четырехкомнатная лачуга – не бог весть что, но все-таки крыша над головой. У них нет даже ночного горшка, но зато много друзей, соседей, которым они всегда помогут и которые всегда готовы помочь им. Но все переменится, даже если меня оправдают в зале суда, – поток аргументов захлестывал, накрывал Джоя с головой. – Отношения между ними и друзьями изменятся. В них проникнет подозрительность. Они будут знать о шушуканье... сплетнях. А переехать не смогут, потому что эту лачугу им не продать, а если и продадут, вырученных денег не хватит на покупку дома в другом месте. Поэтому они останутся здесь, отгороженные стеной недоверия от друзей и соседей, в изоляции. Разве мы можем допустить, чтобы такое случилось, Джой? Разве можем загубить их жизни, когда я невиновен? Господи, малыш, да, я допустил ошибку. Не оставил девушку там и не отвез копам, положив в багажник. Хорошо, возьми ружье и пристрели меня, если хочешь, но не убивай отца и мать.