— Пишу Куини весточку.

— Весточку?

Морин частенько повторяла за ним слова.

— Да. Подпишешь от себя?

— Думаю, не стоит. Наверное, это будет слишком — подписываться под посланием незнакомому человеку.

Хватит беспокоиться об изяществе слога. Нужные слова сами собой сложились в его голове в простой текст: «Дорогая Куини, спасибо за письмо. Очень тебе сочувствую. <strikethrough>Твой</strikethrough> С наилучшими пожеланиями, Гарольд (Фрай)». Немного пресно, но сойдет. Вложив листок в конверт, он быстро его запечатал и надписал сверху адрес хосписа святой Бернадины.

— Сбегаю к почтовому ящику.

Часы показывали одиннадцать. Гарольд снял непромокаемую куртку с крючка, куда просила ее вешать Морин. Из двери в нос ему ударило теплым просоленным воздухом, но не успел Гарольд переступить левой ногой через порог, как рядом возникла жена.

— Ты надолго?

— Только туда и обратно.

Она неотрывно глядела на него зелеными, болотного оттенка глазами, приподняв хрупкий подбородок. Ему захотелось сказать ей что-нибудь, но он не нашелся, что именно, — по крайней мере, чтобы что-то изменить по существу. Как хорошо было бы обнять ее, как в прежние времена, положить голову ей на плечо и так замереть.

— Пока, Морин!

И осторожно, чтобы не хлопнуть, он закрыл за собой входную дверь.

Дома по Фоссбридж-роуд, выстроенные на холме, занимали, как любили отмечать агенты по продаже недвижимости, возвышенное положение, откуда открывался вид на весь Кингсбридж и даже на его окрестности. Их палисадники тем не менее сбегали под уклон под чересчур заметным углом, и растения в них так отчаянно цеплялись за бамбуковые подпорки, словно от этого зависела их жизнь.

Гарольд спустился по крутой бетонной дорожке к тротуару куда поспешнее, чем ему хотелось, заметив по пути пять новых проросших одуванчиков. Может, после обеда стоит обработать «Раундапом». Все же какое-то занятие…

Сосед, едва заприметив Гарольда, помахал ему и направился к смежной изгороди. Рекс был невысоким человечком с аккуратными ножками, маленькой головой и шарообразным туловищем посередине. Гарольд иногда всерьез опасался, что, если Рекс ненароком упадет, его будет невозможно остановить и он, словно бочонок, покатится с откоса. Рекс уже полгода, как овдовел — примерно тогда же, когда Гарольд вышел на пенсию. После смерти Элизабет он то и дело заводил беседы о том, как тяжела жизнь, и мог вести их часами.

«Надо хотя бы выслушать человека», — говорила мужу Морин, хотя Гарольд не мог понять, имела ли она в виду под этим «надо» его самого или вообще кого угодно.

— На прогулку? — уточнил Рекс.

Гарольд выбрал для ответа шутливый тон, безотказный, по его мнению, в тех случаях, когда не было времени и желания застревать надолго.

— Вам ничего не надо отправить, старина?

— Мне никто не пишет. С тех пор, как не стало Элизабет, мне шлют одни рекламки.

Он устремил взгляд в пространство, и Гарольд тут же смекнул, какой оборот обещает принять разговор. Он перевел глаза на небо, подернутое тончайшей, словно папиросная бумага, облачной дымкой.

— Чудесная выдалась погодка.

— Чудесная, — согласился Рекс.

Он помолчал и, чтобы заполнить паузу, вздохнул.

— Элизабет любила солнышко.

Снова помолчали.

— Удачный день для косьбы, Рекс.

— Очень даже удачный. Вы, Гарольд, отправляете траву на компост? Или мульчируете?

— От мульчирования, мне кажется, мусора многовато. И к обуви липнет, а Морин не любит, если я вдруг натопчу в доме.