Теперь Антонии казалось, что не может быть ничего вкуснее свежей морской рыбы, нежной молодой говядины и жареных голубей, которые просто таяли во рту.

Герцог настоял на том, чтобы она выпила немного шампанского, и, как всегда, она подчинилась, исполнив его просьбу.

— Это снимет остатки усталости, — убеждал он ее.

Герцог, который уже знал последние новости из Франции, сообщил ей, что Страсбург капитулировал после долгой обороны и артобстрелов, которые разрушили великолепное здание старинной библиотеки и убили многих мирных жителей.

— Война — это всегда такое разорение! — в сердцах воскликнула Антония. — Она убивает не только людей, но и уничтожает их историю.

— Это так, — согласился герцог. — И трудно поверить, что французы решились развязать войну, даже не поинтересовавшись заранее силой противника. Они ввязались в настоящую авантюру, и это им дорого обойдется.

— Полагаю, пруссаки очень довольны своими военными успехами, им есть чем гордиться, — тихо сказала Антония.

— Они ликуют! — ответил герцог. — И я совершенно уверен, что они заставят Францию пройти через все унижения.

— Остается только молиться, чтобы Париж уцелел, — с грустью проговорила Антония, — и надеяться, что Лэбби спасется.

После обеда они с герцогом перешли в гостиную.

Солнце уже зашло, на дворе царил полумрак, и на небе постепенно зажигались звезды.

В гостиной горели свечи, и шторы были задернуты на всех окнах, кроме одного — широко раскрытого, выходящего в сад.

Антония встала у этого окна и посмотрела в сад. Глубоко вздохнув, она повернулась и тихо произнесла:

— Мне нужно… кое-что… сказать вам…

Говоря это, она подошла к герцогу, который стоял у камина.

Крохотное пламя за каминной решеткой ровным блеском освещало его бледное лицо. Антония очень нервничала, ей было не по себе.

Герцог поставил на каминную полку стакан с бренди, который держал в руке, и посмотрел на девушку.

— Что именно? — спросил он, легко улыбаясь.

— Это… нечто такое, что вас… очень рассердит, — ответила она с дрожью в голосе. — Но я… Я должна… сказать вам это…

— В первую ночь после нашей свадьбы я обещал, что постараюсь не сердиться на тебя. Говори, Антония, все, что ты хочешь мне сказать, я готов выслушать тебя.

— Но это… нечто такое, чего я сама… очень стыжусь, — запинаясь, произнесла она.

Антония сжала руки, стараясь унять дрожь, но ее усилия оказались напрасными.

Герцог спокойно наблюдал за ней, а затем ободряющим тоном сказал:

— Тебе ведь не свойственно бояться, Антония.

Он улыбнулся, а она потупила взор.

— Я боюсь… я очень боюсь рассердить вас… — прошептала она.

— Я не буду сердиться, — пообещал Донкастер, не спуская с нее испытующего взгляда.

— Вы… вправе злиться на меня, — сказала она печально.

Наступило молчание. Первым заговорил герцог, напомнив:

— Я весь в ожидании важного признания, Антония.

Его голос вдруг зазвучал неуверенно, словно он боялся услышать нечто неприятное, а Антония, пытаясь побороть робость и страх, вообще не могла произнести ни слова. В конце концов она все-таки взяла себя в руки и тихо проговорила:

— Это моя вина… что вам пришлось… драться… на этой дуэли.

Она сделала над собой невероятное усилие, чтобы наконец высказать вслух свою боль и терзавшее ее чувство вины.