Не шевелясь, Скотт еще долго стоял на ветру, чувствуя в душе боль и пустоту. А потом побежал через дорогу. Его мучило раскаяние: «Не следовало так поступать с Лу. Я не имел права ее обижать».

Но, увидев снова фургон, свет в окне и ступеньки, которые вели к забытому наслаждению, Скотт ощутил прилив страсти. Он вступал в другой мир, оставляя в мире старом и ветхом все свои печали.

— Кларисса, — прошептал Скотт.

И бросился в ее объятия.

Глава 12

Скотт сидел на одной из широких перекладин стоявшего в самом низу садового кресла, прислонившись к толстому, как дерево, подлокотнику, и жевал кусочек печенья. Он выжал из губки несколько капель воды только один раз — на середине первого этапа подъема. Рядом с ним лежала свернутая, как лассо, нитка с крюком, сделанным из булавки, и длинное блестящее копье, тоже из булавки.

Медленно, как бы по каплям, усталость оставляла отдыхавшее тело. Скотт наклонился и с исказившей лицо гримасой боли растер правое колено, которое опять припухло, потому что, забираясь по нитке, он ударился им о ножку кресла. Оставалось только надеяться, что хуже не будет.

В погребе было тихо. Масляный обогреватель за последний час ни разу не заревел: наверное, в доме было не по-весеннему тепло. Скотт взглянул на окно — блестящий квадрат над топливным баком. «Почему не слышно Бет во дворе? — недоумевал он. — Водяной насос давно не работал. Наверное, Лу и Бет нет дома. Куда они могли пойти?»

Что-то неприятное поднималось в груди, и Скотт, вовремя опомнившись, заставил себя прогнать бередящие душу мысли о солнце, об улице, о жене и ребенке. Все это ушло из его жизни. И только глупец станет забивать себе голову тем, что не имеет к нему никакого отношения.

Да, он по-прежнему мужчина. Хоть роста в нем оставалось две седьмые дюйма, он все еще мужчина.

Скотт вспоминал ту ночь, которую провел с Клариссой, и как тогда к нему пришла та же мысль: «Я все еще мужчина».

— Тебя не надо жалеть, — шептала Кларисса, касаясь пальцами его груди, — ты же мужчина.

Это был решительный момент.

Чувствуя ее горячее дыхание на своем плече, он почти всю ночь пролежал без сна, боясь разбудить ее и думая о только что сказанных ею словах.

Да, он все-таки мужчина. Пригибаясь все ниже и ниже к земле под бременем страшного недуга, чувствуя, что для Лу он больше не муж, переживая постоянные неудачи, он забывал об этом. Как будто, сжимаясь, его тело заставило сжаться и его дух, сделало его не мужчиной. Для того чтобы убедиться, что это не просто самокопание, достаточно было подойти к зеркалу.

И все-таки подобные рассуждения не содержали в себе всей правды, потому что мужчиной он был или не был только в отношении к кому-то. Вот сейчас, лежа в кровати по росту, он обнимал женщину и, значит, был мужчиной. Следовательно, размеры ничего не меняют, ведь у него есть разум: он еще личность.

Утром, когда мягкий желтый солнечный свет заиграл на постели, Скотт, чувствуя приятное тепло женского тела, рассказывал Клариссе обо всем, что передумал за ночь.

— Я не собираюсь бороться. Но и сдаваться не намерен, — быстро добавил он, увидев ее недоуменный взгляд, и пояснил: — Я не собираюсь бороться с тем, что не могу победить. Раньше я боялся признаться себе в том, что неизлечим. Так боялся, что однажды сбежал от врачей, заявив, что обследование мне не по карману. А на самом деле меня пугал его вероятный результат. И моя победа в том, что теперь я спокойно говорю о своей болезни.

Чувствуя пристальный взгляд Клариссы и ее маленькую руку на своей груди, Скотт лежал, уставившись в потолок.