Затем я услышал необычайно высокий странный звук. Он что-то напоминал мне, но я не мог вспомнить что. На горизонте, далеко-далеко над голубым океаном, появилось пятно — не больше ладони. Оно быстро увеличивалось, разворачиваясь, словно веер, и становилось все больше и больше. Вскоре оно заняло полнеба: огромная багровая туча с кровавыми разводами по краям.

Затем я увидел крошечную сверкающую точку в том месте, где веер обычно имеет ось и откуда расползались пурпурные щупальца этой чудовищной тучи. Ее веер продолжал раскрываться, захватывая своими щупальцами-перьями синее пространство неба.

Сверкающая точка стремительно неслась ко мне и наконец обрела определенную форму. Кошмарного вида дракон, извиваясь подобно гигантскому змею, летел на меня, раскрыв отвратительный зев и высунув раздвоенный на конце язык. На костистой голове, увенчанной царственным гребнем, восседал человек в желтом сияющем одеянии.

Его лицо, желтое и лоснящееся, поблескивало золотом. На косичке, свитой на темени и стоявшей торчком, как шпиль, сверкал магический шар.

Это был сам Сатана, император Преисподней. Я понял, что он пришел овладеть обреченным городом.

В следующий момент я заметил на драконе еще одного всадника: женщину, увенчанную сверкающей алмазной диадемой, в ослепительном белом платье. Ее неземная красота наполнила мое сердце трепетом и ужасом узнавания.

Это была Флоретта.

Багровая туча закрыла собой все небо, и город погрузился во мрак; там, где трепетали солнечные лучи, воцарилась тьма. Я вздрогнул и с ужасом открыл глаза.

Надо мной стоял доктор Петри. Его тень лежала на моем лице.

— Привет, Стерлинг, — бодро сказал он. — У тебя опять приступ?

В ответ я лишь пожал плечами и через секунду совершенно пришел в себя. И, как только сознание вернулось ко мне, я увидел, что передо мной — тяжело больной человек. Доктор Петри стоял, привалившись к белой стене веранды, рядом с большим кувшином для вина, который сейчас служил цветочным горшком.

На нем не было шляпы, и его темные взлохмаченные волосы за этот день буквально покрылись пеплом. Он курил сигарету и смотрел на меня тем пронизывающим взглядом, который культивируют в своей практике все без исключения врачи. Его глаза задорно поблескивали, хотя под ними лежали глубокие тени.

— Целый день в воде, и, как следствие, дурной сон и кошмары, — предупредил я его диагноз.

Петри покачал головой и стряхнул пепел в кувшин.

— Тропическая лихорадка — не шутка даже для организма с твоей конституцией, — веско произнес он. — По-видимому, Стерлинг, тебе вредно иметь много свободного времени.

Однажды в верховьях Амазонки, куда я забрался по роду своей профессии — охотника за орхидеями, я был сбит с ног жестоким приступом тропической лихорадки. Мое состояние было безнадежным, и товарищи по экспедиции оставили меня там, где я лежал. Один на один с джунглями и с Богом. Если бы не немец-золотоискатель, перед которым я в вечном долгу, я стал бы добычей любителей падали.

— Что свобода? Нечто эфемерное… — заворчал я, морщась от головной боли, и налил себе виски. — Если кто и платит за свободу ценой здоровья, то только вы. Скоро вы загоните себя в могилу. Запомните мои слова, доктор.

— Слушай, — прервал он меня, — оставим мое здоровье. У меня серьезные неприятности.

— Что, еще один?

Он кивнул.

— Сегодня на рассвете.

— Кто на этот раз?

— Садовник. Он работал на вилле, которую сейчас снимают американцы. Та, что на склоне Сент-Клер де ла Рош со стороны моря.

— Сент-Клер де ла Рош, — как эхо, повторил я.