– Я хочу домой, – прошептала Саманта, но она знала, что просить бесполезно. Он был неумолим, этот незнакомец, который по-прежнему стоял на другой стороне комнаты, у потухшего камина.

– Если вы уже попрощались с вашими друзьями, – сказал маркиз, – можете похвастаться – скажите, что вы попросили обожающего вас супруга остаться здесь еще на какое-то время, и он исполнил ваше желание. Я не опровергну ваши слова… Ну что ж, сейчас уже поздно, и, очевидно, вы хотите переодеться к обеду. Если вы не возражаете, миледи, сегодня я пообедаю в клубе.

Не сказав ни слова, Саманта повернулась и вышла. Опустив голову, чтобы лакей не увидел ее лица, она чуть ли не бегом поднялась в свою комнату. Все рухнуло, думала она. Ее замужество. Ее жизнь. Все!

Наверное, она была не права, когда в конце концов простила давнюю ошибку. Счастье для нее невозможно.

Всего три дня и три ночи чистой радости – теперь они ничего не стоят. Лучше бы их вообще не было, лучше бы она не узнала, что можно быть счастливой!

Как ей теперь жить с этой неотступной болью? Теперь ей хуже, чем было шесть лет назад.. Намного хуже. Потому что на сей раз…

Да, на сей раз она одна повинна в том, что случилось, и утешения ей не обрести.

Хартли положил левую руку на каминную полку и опустил на нее голову. Он не узнавал себя. Что с ним случилось? Как мог он позволить себе впасть в такой гнев и так жестоко с ней обойтись? Он намеревался только поговорить с ней, узнать правду, чтобы они вместе могли все исправить и спокойно. жить дальше. Он вовсе не хотел проявлять гнев – он никогда не терял выдержки. Никогда – до сегодняшнего дня.

И на кого же он обрушился? На женщину, которую любит больше жизни! И он никогда не испытывал желания причинить ей боль – до сегодняшнего дня. Он хотел всадить пулю Лайонелу в лоб… Нет, это был бы для него слишком быстрый конец и, наверное, даже безболезненный. Лучше избить его до полусмерти.

Он только что делал все, чтобы довести Саманту до слез, унизить ее, отказать ей в ее просьбе…

И он замечательно преуспел в своей жестокости! Маркиз сделал глубокий вдох носом. Не помогло. И тогда он заплакал, горько, надрывно.

Дверь за его спиной отворилась, и он застыл, не поднимая головы. Саманта подошла совсем близко, потом заговорила.

– Хартли, – тихим, очень спокойным голосом сказала она. Если бы она дотронулась до него сейчас, он прижал бы ее к себе с такой силой, что у нее затрещали бы все косточки. – Я хотела бы, чтобы вы вернули это лорду Рашфорду. Если эта брошь дорога вам как память о матери, возьмите ее себе. Я же не хочу держать ее у себя, не хочу ее видеть. Это «что-то голубое» разрушило мою жизнь.

Маркиз поднял голову – на ладони у Саманты лежала сапфировая брошь его матери, Ничего не сказав, он взял ее.

Он почувствовал ее взгляд на своем полуопущенном лице, потом она повернулась и вышла из комнаты.

Хартли так крепко стиснул в руке брошь, что бриллианты больно врезались ему в ладонь.

* * *

Домой он вернулся поздно. Уставившись в купол балдахина, Саманта уже несколько часов лежала без сна, прислушиваясь к доносившимся в спальню звукам. Дверь его комнаты открылась и закрылась несколько раз, до нее доносились голоса – он разговаривал со своим камердинером. Потом наступила тишина.

Саманта смотрела на балдахин, и ей мерещились Хаймур и она на том холме. Он стоял прислонясь к дереву, наблюдая, как она смотрит на «Аббатство», маячившее далеко внизу. Если бы он не заговорил с ней тогда или если бы она бросилась наутек и вернулась в Челкотт, ничего бы не случилось. Но она не спаслась бегством…

Дверь ее гардеробной тихо отворилась, и слабый лучик света от фонарика протянулся к кровати.