— Вот как! — воскликнула черная невольница. — Какая прекрасная партия! Но знаешь ли ты, что молодой господин вернулся сюда? Он, вероятно, привез с собой царевну, так что нам предстоит увидеть коронованных особ в пурпурных мантиях!

Больная вспыхнула, хватаясь в испуге за платок, которым были повязаны ее изуродованные уши, и спросила:

— Неужели это правда? Неужели он вернулся?

— Вернулся, но совсем недавно, — утешала Мандану другая добродушная невольница.

— Не верь ей! — перебила негритянка. — Вчера вечером, если хочешь знать, он катался по Нилу с высокой дамаскинкой. Мой брат, лодочник, был одним из гребцов и говорил, что молодой господин не отходил от своей двоюродной сестры и они оба…

— Ты говоришь о моем супруге, великом мукаукасе? — спросила Мандана, стремясь собраться с мыслями.

— Нет, о твоем сыне Орионе, женатом на дочери императора, — со смехом отвечала безжалостная девушка.

Безумная поднялась с места, обводя вокруг блуждающим взглядом, и повторила в смущении, как будто не вполне понимая смысл сказанных слов:

— Орион? Красавец Орион?

— Ну да, твой любимый сынок, — крикнула мучительница так резко, как будто говорила с глухой.

Тут с безобидной девушкой произошла резкая перемена. Одной рукой она схватилась за свое ухо, а другой звонко ударила негритянку по толстым губам, вскрикнув при этом пронзительным голосом:

— Ты говоришь: мой сын, мой сын Орион? Как будто вы не знаете!… Ведь он был моим возлюбленным, и за это меня схватили, связали, изуродовали… Однако я его не люблю, и если бы могла… мне хотелось бы…

Она сжала кулаки, заскрипела белыми зубами и продолжала хриплым голосом:

— Где он? Почему вы не хотите сказать мне?… Но погодите! Ведь я умна и сумею сама найти его! Он у вас спрятан здесь… Где же именно? Орион, Орион, где ты?

Мандана вскочила с места и принялась метаться по сараю, сдвигая крышки с бочек, наполненных краской, и при общем хохоте заглядывая в каждую из них, как будто в надежде найти там молодого человека. Большинство девушек смеялись, но другим стало совестно издеваться над несчастной, ее болезненный вопль задел их за живое, они поспешили отойти в сторону и опять разделились на группы, готовясь начать новую игру, как вдруг между ними показалась невысокая женщина, опрятно одетая и с добродушным лицом.

— Будет вам хохотать! — воскликнула она, хлопая в ладоши. — Пора спать, мои пчелки! Не успеете оглянуться, как наступит утро, и придет время приниматься за работу. Ну, что разбежались в разные стороны? Скоро ли вы соберетесь на покой, ночные птицы? Помните, едва взойдет солнышко, как мы застучим ткацкими станками. Ну, готовы ли вы?

Девушки отличались послушанием; а пока они проходили мимо своей надзирательницы в общие спальни, Перпетуя насторожила уши: от шалаша с водоносами до нее долетел своеобразный продолжительный, но не особенно громкий оклик: «опойо!» Кормилица хорошо помнила этот условный сигнал. Префект Фома имел привычку созывать таким образом своих домашних, рассеянных по саду его великолепной виллы в Ливанских горах. В настоящее время точно так же окликала свою кормилицу Паула, когда не хотела быть замеченной посторонними.

Перпетуя озабоченно покачала головой. Какая причина заставила ее милое дитя явиться к ней так поздно? Вероятно, случилось что-нибудь особенное. И находчивая кормилица воскликнула:

— Торопитесь, девушки!… Пора спать! Опойо! Не толкайтесь! Все ли в сборе, опойо! — Паула поняла в свою очередь, что ее услышали.

Кормилица прошла за рабынями в ткацкую и, убедившись, что они все налицо, кроме больной Манданы, осведомилась о ней.