Наконец-то Певерил Марш увидел леди Сен-Шевиот. Он не сводил с нее потрясенного, восхищенного взгляда, зачарованный ее непорочной блистательной красотой. Но что поразило его еще сильнее — это беспредельная печаль, запечатленная на ее юном лице. Как же она была бледна! До прозрачности! Неужели она так хрупка? Неужели что-то не так? Но что? Никогда в жизни молодой художник не видел волос такого цвета — у него перехватило дыхание, в ту же секунду им овладело сильнейшее желание запечатлеть на холсте этот золотисто-розовый ореол. Совершенные формы ее тела еще больше подчеркивались прелестной бархатной юбкой цвета лаванды и коротким обтягивающим жакетом. Белоснежную шею обрамляли тончайшие кружева. Шляпку украшал плюмаж из страусиных перьев, отчего девушка казалась выше ростом, однако Певерил заметил, что она едва достигает плеча своего мужа.

В Певериле возликовал истинный художник. Ему не было еще двадцати лет. А ведь в этом возрасте многие молодые люди уже сжимали в объятиях женщин если не по любви, так из-за пробудившейся чувственности. Но у Певерила Марша никогда не было ни времени, ни денег, чтобы добиваться расположения в женском обществе. А он понимал, что не станет настоящим художником до тех пор, пока не влюбится, ибо все великие таланты чаще всего были связаны узами с этой единственной созидательной силой — любовью. Невеста барона поразила все его существо, как молния, почти парализовав его.

Сен-Шевиот окинул его недобрым взглядом и кивнул в знак приветствия.

— Добрый день, Певерил! Ну как поживает ваш последний шедевр?

— Боюсь, что это не шедевр, милорд, но я продолжаю работу над новой картиной, благодарю вас, — ответил юноша, продолжая с восторгом и благоговением взирать на молодую леди Сен-Шевиот. Внезапно она подняла взор — казалось, с огромным трудом для ее усталых, отяжелевших век. Их взгляды встретились. Ее бездонные фиалковые глаза поразили его до глубины души. Снова молния пронзила дрожащего от волнения молодого человека. Флер тоже вздрогнула от его взгляда.

Во время поездки из Лондона и всю ночь, проведенную в Фулмере, она чувствовала себя едва живой. Такая же смертельная апатия владела всем ее телом и сознанием и утром, когда они добирались до замка по залитым солнцем окрестностям Бакингемшира.

Она не выказала ни капли радости, когда Сен-Шевиот указал ей на башню, возвышающуюся за лесом, и на парк, окружающий огромный замок. Он расхваливал многочисленные красоты дома его предков.

— Теперь весь Кадлингтон ваш, мадам, — произнес он холодно. — И вы будете владеть еще большим, если станете относиться ко мне менее безразлично.

— Меня совершенно не волнуют все богатства мира, — ответила она. — Я уже говорила вам об этом и не смогу изменить себя.

— Иногда меня удивляет, почему я остановил свой выбор именно на вас, — недовольно заметил он.

— Тогда давайте вспомним, — проговорила она с тем достоинством, которое было присуще ее матери. — Вспомним о том, что та девушка, на которой вы остановили свое внимание, совершенно непохожа на ту, над которой вы надругались той ночью в Бастилии.

Барон сначала покраснел, затем побледнел. И процедил сквозь зубы:

— Больше не упоминайте о той ночи… не смейте никогда говорить об этом.

Флер с невеселой усмешкой ответила:

— Если это воспоминание заставляет вас устыдиться, уже одно очко в вашу пользу.

Он резко откинулся на подушки и пробормотал, что чем быстрее у миледи будет куча маленьких детей, чтобы заняться ими, тем лучше.