Однажды утром барон сказал Певерилу:

— Мне угодно, чтобы портрет миледи излучал веселое настроение. Я не хочу даже намека на слезы! Ибо женщины слишком часто и слишком много плачут!

Певерил пересказал эти слова Флер и ужаснулся тихому невеселому смеху, вырвавшемуся из ее губ. А потом она проговорила:

— Рисуйте меня такой, какой видите, Певерил. Ведь истинный художник умеет изобразить то, что он видит своим безошибочным зрением.

Однако Певерил опасался, что Сен-Шевиоту может не понравиться его работа. И поэтому он очень просил барона не смотреть на портрет до тех пор, пока не завершит его.

Певерил провел Флер в студию. Она устроилась на стуле с высокой спинкой, на котором сидела всегда, когда позировала художнику.

— Вы чувствуете сквозняк, миледи? — заботливо осведомился Певерил.

— Нет, — ответила она. — Мне нравится здесь.

Положив руки на подлокотники стула и скрестив изящные маленькие ножки, она закрыла глаза, а Певерил тем временем опустился перед ней на колени, оправляя складки ее бархатного платья. Он поднял глаза. Эта совершенная головка была опущена подобно цветку лилии, сгибающему своей тяжестью изящный стебелек. Как всегда, он восхищался длиною ее пушистых длинных ресниц. Этим утром тени под огромными глазами были особенно насыщенными. При виде ее опущенных век его сердце больно заныло. О, до чего трагическим был рисунок прекрасных губ! Сейчас и ежедневно он размышлял над тайной, которая ее окутывала. Сомнение и тревога острым ножом вонзались в его доброе нежное сердце, когда он чувствовал, как кровоточат бесчисленные раны ее души. Какая же беда произошла с ней? Что мучило ее? О, что? Он любил ее настолько сильно, что готов был умереть, лишь бы увидеть счастливую улыбку на скорбных устах! Но почти никогда он не видел ее улыбки.

Она подняла веки. Певерил вздрогнул. Ему было слишком страшно заглянуть в бездонные глубины ее глаз. Иногда ему казалось, что он не хочет узнать, что в них скрывается.

— Какое серое утро, — произнес он поспешно. — Я начну писать ваш портрет, когда будет хорошее освещение. — И он повернулся к холсту. Холст был почти пяти футов высоты. Певерил предчувствовал, что если когда-нибудь ему удастся написать ее портрет, то получится шедевр. Сегодня он сосредоточил свое внимание на прелестном рте с божественным раздвоением нижней губы. Он обмакнул кисть в розово-мареновую краску и приступил к работе.

Она наблюдала за ним, и они перекидывались словами.

— Как мрачно становится в замке, когда идет дождь.

— Да, миледи. Прошлой зимой после Рождества было еще хуже. Ужасный ветер свирепствовал тогда в долине. Казалось, что все дома сметет этим ураганом.

— Мне бы не хотелось говорить об ураганах и штормах. А вот туманы… от осенних туманов мне становится очень грустно, — промолвила она.

— Я не хочу, чтобы вам было грустно, миледи. Мне хочется, чтобы вы испытывали только радость весны, — с чувством проговорил молодой художник.

Она приподняла бровь и сказала:

— Я очень давно не чувствовала радости весны.

Это был один из тех ответов, которые ему меньше всего хотелось слышать.

— Надолго ли уехал барон? — осведомился он.

— До конца недели, по-моему.

Теперь настала очередь Певерила приподнять бровь. «Да как только может мужчина на целую неделю покидать такую женщину?!» — подумал он.

— Скажите, Певерил, а вы не обладаете теми сверхъестественными способностями, какие были у вашей несчастной сестры? — вдруг спросила Флер.