Да, я все равно считал, что риск есть, хотя сам видел, как день за днем раскрывается ее магический потенциал. Но могло ли его хватить? Была ли она верховной? Я не знал этого наверняка и не имел никакой возможности это проверить. Она сказала, что отец приходил к ней, когда она была мертва, и передал Силу, но обычно это так не работало. Что если это было лишь сном, галлюцинацией?

Сильная девочка… Да, сильная, но в том-то и дело, что все еще почти девочка. Я закрывал глаза и память рисовала мне Нею такой, какой я встретил ее впервые. В тот день она вошла в мой кабинет замерзшая, уставшая, испуганная… Не знаю точно, какой я ожидал ее увидеть. То ли хитрой двуличной шпионкой, работающей в паре с отцом, то ли безвольной прелестной дурочкой, умеющей лишь слушаться. Наверное, после ее письма я склонялся к первому, но все еще допускал и второе. Ведь письмо она могла написать под диктовку отца.

Реальность удивила меня. В ее взгляде читался незаурядный ум, но для хитрой шпионки она выглядела слишком юной и невинной. Я увидел перед собой ребенка, чистого телом и душой, но ребенка любопытного, деятельного и в глубине души — дерзкого.

У нее была одна особенность, которая покорила меня с первой встречи. Во всяком случае, лучше всего я запомнил именно это: как она отвечала что-нибудь резкое, смелое, провокационное — и тут же пугалась. Серые глаза вдруг становились огромными, в них читался немой вопрос: «Это я сказала? А что мне теперь за это будет?»

Я не понимал, зачем она приехала. То есть, у меня была теория, которая родилась в моей голове, когда я получил письмо. Ее отец наверняка опасался, что за время траура я найду другую невесту и разорву помолвку, которой он добился с таким трудом. Поэтому я полагал, что Нея здесь с одной целью: держать на себе фокус моего внимания и при случае соблазнить, чтобы у меня не осталось выбора.

Поэтому я и потребовал от нее снять платье за первым ужином. Это была провокация. Я не сомневался, что она разыграет эту карту. Изобразит смущение и покорность, останется в одном нижнем белье, надеясь разбудить во мне желание. Ведь такие, как я, неизбежно клюют на невинность, скромность и покорность. По крайней мере, в Южных землях в этом свято уверены. Я полагал, что столь открытое платье она надела именно с этой целью. На севере если у женщины были видны ключицы — это уже приковывало мужской взгляд, а у нее была почти видна ложбинка на груди. Почти… И да, это приковывало мой взгляд и слегка кружило голову. Не зря у меня родилась эта больная фантазия о том, чтобы обвенчать нас на месте и взять ее прямо там.

Конечно, я надеялся, что мне хватит сил устоять. Я собирался лишь унизить ее, показать, насколько бесполезны ее старания… Но она повела себя совсем не так, как я ожидал. Вся напряглась, перепугалась, оскорбилась. Едва не заплакала, но дала мне отпор. Это выглядело то ли слишком смело, то ли слишком глупо, то ли чересчур хитро… Тогда я так и не понял, что это значило. Потом она рассказала мне, что испытала, но в тот вечер я терялся в сомнениях.

Однако сомнения не помешали мне почувствовать себя последним подонком, вырвавшим еду из рук голодного ребенка. Я знал, что она почти не ест в школьной столовой, и видел, с каким энтузиазмом ела за моим столом. В ее глазах были голод и сожаление, когда наша трапеза так резко закончилась. И мне почему-то стало стыдно. Это чувство усилилось, когда она призналась, что у нее нет теплой одежды, поэтому она в таком платье. В тот момент у меня появились первые, пока еще не совсем осознанные подозрения насчет ее отца. Какой нормальный родитель отправит ребенка на север с южной одеждой? Только тот, которому нет дела до жизни и здоровья дочери.

Смущали меня и некоторые замечания Неи. Ее фразы часто давали понять, что она считает меня инициатором нашей помолвки. И чем больше времени мы проводили вместе, тем больше я убеждался, что ее используют вслепую.