— Конечно, нет! — я позволила себе только выразительный взгляд.

— Откажись, — невозмутимо предложила она, пожав плечами. Мой взгляд не произвел на нее никакого впечатления.

Если бы это было так просто!

— Таким людям, как он, не отказывают, — я покачала головой. — Да и не могу я, отец велит. Я не могу ему перечить. Ты же знаешь, я выбрала диадему.

С этими словами я отчасти машинально, отчасти демонстративно коснулась маленькой диадемы, украшавшей мою прическу.

— И не говори, что два года назад я не отговаривала тебя, — фыркнула Роза, скользнув по ней взглядом.

Я и не собиралась. В наших землях девушке в шестнадцать лет давали выбор: остаться под крылом отца и братьев, перейдя потом под покровительство мужа, или выбрать независимость. За первое мы платили абсолютным послушанием, получая взамен пожизненное обеспечение. Все заботы о нашем комфорте брали на себя мужчины. Независимость давала возможность принимать собственные решения, распоряжаться своей судьбой, но за это девушка платила полной ответственностью за себя и свою жизнь. То, что в первом случае должно было стать приданым, моментально отдавалось в ее распоряжение. Эти средства можно было потратить на образование, аренду жилья или открытие собственного дела. Не многие, правда, решались на это в шестнадцать лет.

На церемонии выбора нам подавали два подноса, символизировавшие два варианта. На одном лежала диадема, на другом — острые ножницы. Если девушка выбирала покровительство мужчин, она надевала диадему и с тех пор носила ее всегда и везде, чтобы мужчины видели: она будет послушной женой. Если же девушка предпочитала стать хозяйкой самой себе, она распускала волосы и отрезала их. Под корень или лишь наполовину длины — значения не имело. В дальнейшем такая девушка могла стричься или совсем коротко, или носить волосы до плеч. Те, кто выбрал диадему, обычно носили волосы длиннее: до лопаток и ниже.

Сама Роза была пострижена почти как мужчина. Она никогда не говорила мне, почему сделала этот выбор, но когда я собиралась надеть диадему послушания, действительно пыталась меня отговорить. Я не воспринимала ее слова всерьез. У меня был добрейший отец, лучший в мире брат, и я уже любила Роана и ловила на себе его ответные нежные взгляды.

— Как я могла знать тогда, что все так обернется? — пробормотала я, снова чувствуя, как перехватывает горло. — Все должно было быть иначе.

— Отказываясь от права решать за себя, стоит думать о худшем.

И не поспоришь. Но сейчас эта мудрость выглядела запоздавшей, а я искала ответ здесь и сейчас. Наверное, что-то такое отразилось на моем лице, потому что Роза внезапно предложила:

— Раз ты разочаровалась в диадеме, может быть, настало время ее снять?

Я резко повернулась к ней, глядя одновременно с надеждой и недоверием. Я никогда не интересовалась деталями традиции выбора, практически с самого детства планируя сделать его в пользу послушания.

— А можно?

— До того момента, как тебе стукнет двадцать, у тебя есть такая возможность, — кивнула Роза. — Правда, для этого надо кем-то стать.

— Кем?

Она пожала плечами и развела руками.

— Признанным мастером какого-то дела. Получить научную степень или специальность. В этом случае ты сможешь отказаться от прежнего выбора.

Я разочарованно фыркнула и откинулась на спинку скамейки. Нет, я была обречена, поскольку ничего не умела. Меня, конечно, учили определенным вещам. Читать, писать, считать, говорить на языках соседних государств, танцевать, ухаживать за собой, выбирать одежду, делать макияж и прически. Я даже умела готовить и шить, выращивать цветы и управляться с хозяйственными аппаратами-помощниками.