Изменить размер шрифта - +

За смешинками в его глазах уже проглядывала необузданная страсть. Когда-нибудь, увы, скоро, эта необузданность станет опасной… может, смертельно опасной.

Но она еще успеет подумать об этом в тот злополучный день. А пока она счастлива в объятиях мужа. Гвендолин прижала его руку к своей груди.

– Прикоснись ко мне, – прошептала она. – Сделай и меня сумасшедшей.

 

За завтраком она вдруг увидела, как Дориан мигнул, помахал рукой у лица и, осознав свой непроизвольный жест, засмеялся:

– Думаю, это называется рефлексом.

– Ложись в постель, я дам тебе лауданум, и ты даже не почувствуешь, когда начнется головная боль.

Дориан безропотно встал из-за стола и прошел следом за ней в спальню. Помогая ему раздеться, она заметила, что зрение у него в порядке, раз он безошибочно нашел и ласкал ее грудь, пока Гвендолин развязывала ему галстук.

– Ты, кажется, в очень веселом настроении, – сказала она, когда наконец уложила мужа под одеяло. – Не зная всех обстоятельств, можно подумать, что милорд таким образом заманивал меня в спальню.

– Я бы тоже хотел, чтобы это было уловкой, но проклятые штуки уже здесь и подмигивают. Ты права, Гвен, на призраков они не похожи. Твое описание лучше:

«Как будто натыкаешься на фонарный столб, сначала в глазах звезды, а потом возникает боль». Хотелось бы знать, на что я наткнулся.

Гвендолин знала ответ.

«Я же говорил, что его надо оберегать от нервного возбуждения», – сказал ей Нибонс.

Он был настоящим врачом, с многолетним опытом, и понимал болезнь, так как долго лечил мать Дориана.

«Ты помнишь, что с ним произошло, когда он узнал о трагедии в Ронсли-Холле: три приступа за неделю».

Вспомнив вчерашний разговор с мужем, Гвендолин почувствовала угрызения совести.

– Я знаю, в чем дело, – сказала она. – Я заставила тебя говорить о самом болезненном в твоей жизни.

Причем не довольствовалась общей картиной, а выпытывала мельчайшие подробности, даже результаты вскрытия твоей матери. Я должна была сообразить, что для тебя это слишком большая нагрузка. Как я могла забыть столь элементарные вещи? Удивляюсь, куда только делись мои мозги?

Она привстала, собираясь идти за лекарством, но Дориан удержал ее за рукав.

– А меня удивляет, куда они делись сейчас. Ты все перепутала, Гвен. Вчерашний разговор принес мне только облегчение. Сядь.

– Я должна принести лауданум.

– Не нужно. Во всяком случае, пока. Раньше я принимал его лишь потому, что не доверял себе. Но я доверяю тебе. Ведь кажется, я не первый сумасшедший в твоей жизни. Ты сама знаешь, когда меня надо будет приводить в бесчувственное состояние.

– Боль невыносима, – возразила Гвендолин, – и я не могу тебе позволить терпеть ее. Я обязана что-то сделать, Дориан. – Когда тот закрыл глаза, она с трудом заставила себя говорить спокойно:

– Боль началась, да?

– Я не хочу отуплять себя наркотиком, – сказал Дориан. – Пусть моя голова будет ясной. Даже если я стану физически недееспособным, у меня хотя бы останется возможность соображать. Пока смогу.

Гвендолин приказала себе забыть о чувстве вины, которое в данной ситуации ему вряд ли поможет. Она приехала сюда без особых надежд, собираясь изучить заболевание графа Ронсли и по возможности облегчить его страдания. Она не питала никаких иллюзий. Разве ей под силу исцелить то, о чем медицинская наука имела лишь смутное Представление, и уж абсолютно не знала, как это лечить.

Но она не ожидала, что с первого взгляда полюбит графа Ронсли. Теперь ей придется жить с этим чувством всю жизнь.

Быстрый переход