Михаил Салтыков-Щедрин. Невинные рассказы
Гегемониев
Молодой коллежский регистратор Потанчиков получил место станового пристава. Произошло это радостное в летописях русской администрации событие следующим необычайным образом. Однажды, одевшись чистенько, явился он на дежурство к его превосходительству генералу Зубатову. Генерал, кроме других добродетелей имевший дар с первого взгляда угадывать людей, угадал и Потанчикова. Проходя мимо юного коллежского регистратора, он окинул его быстрым и проницательным взором и тут же вполголоса сказал сопровождавшему его вице-губернатору: — А как вы думаете… этот молодой человек… ведь из него может выйти молодец-становой? — Мо… мо… промычал было вице-губернатор, желая, вероятно, высказать, что Потанчиков молод, но на первом же слоге запнулся, вспомнив, что ему от начальства строго-настрого было наказано всего более о том пещись, чтоб с губернатором жить в ладу. — А стань-ко, любезный, ближе к свету! — продолжал его превосходительство, обращаясь к Потанчикову. Потанчиков повиновался. Генерал, заложив руки за спину, снова окинул его испытующим взглядом и, произведя довольно подробный наружный осмотр, видимо остался доволен своею способностью угадывать людей. — Гм… да, в этом прок будет! — проговорил он, — я, знаете, все эту реформу в исполнение привесть хочу… чтоб этих законопротивных физиономий у меня не было… А ты желаешь в становые, мой милый? Потанчиков сначала помертвел, потом застыдился, потом опять помертвел. Горло у него пополам перехватило, и одна нога, неизвестно отчего, начала приседать. — Ну, хорошо, хорошо… вижу! — сказал генерал, любуясь смущением молодого человека, и, обращаясь к вице-губернатору, прибавил: — Так потрудитесь сделать распоряжение. В этот же достопамятный день, вечером, новоиспеченный становой соорудил в трактире такую попойку, после которой выборные люди от всех отделений губернского правления слонялись целую неделю словно влюбленные. Тут были все, от которых более или менее зависели будущие судьбы Потанчикова. Был и несокрушимый в пунштах Псалмопевцев, и целомудренный Матфий Скорбященский, были Подгоняйчиков и Трясучкин, были двое Воскресенских, трое Богоявленских и проч. — Просто, брат, волшебная панорама! — ораторствовал Потанчиков, повествуя об утреннем происшествии, — показывает это, показывает… как только пережил! — Да, брат, из простых рыбарей! — благодушно заметил Матфий Скорбященский. — Уж и не говори! думал жизнь, по обычаю предков, в звании писца скончать… — А теперь вот будешь вселенную пером уловлять! — прервал, вздохнув, один из Богоявленских. — Нет, это что! это все пустое! — скороговоркой вступился Трясучкин, — а ты возьми: станище-то, станище-то какой! сплавы, брат, конокрады, раскольники… вот ты что вообрази! — Да, при уме статьи хорошие! — отозвался Псалмопевцев. — Ты больше натиском… натиском больше действуй! — Да в губернию чаще наведывайся… — Да ребятишек наших не забывай… — Ты, брат, не оскорбись, коли иной раз по моему столу тебе замечание будет… Я, брат, тебе друг — ты это знай! — изъяснялся Скорбященский. — Без замечания иной раз нельзя… — Без замечаний как же можно! — Иной раз, брат, сам губернатор тово… да что тут говорить! отстоим! — Так ты больше натиском… натиском больше действуй! — повторил Трясучкин. |
