|
Стриженные ежиком, в свободных штанах защитного цвета и серых теннисках навыпуск, они точно не замечали холода. Расходясь в стороны, они стали перекидываться оранжевым мячом для регби. Они шли до тех пор, пока мяч не начал описывать гигантскую дугу, красиво вращаясь вокруг своей продольной оси. Это совсем не походило на обычное вбрасывание мяча двумя руками; это были подачи одной рукой, мощные, резкие движения из-за плеча. Леонард никогда раньше не видел, как играют в американский футбол, и не представлял себе этого даже с чужих слов. Эта привычная разминка с эффектным приемом мяча высоко, на уровне ключицы, выглядела чересчур нарочитой, в ней сквозило слишком много самолюбования для какой бы то ни было серьезной игры. Это была явная демонстрация физической удали. Взрослые люди рисовались, как мальчишки. Их единственный зритель, англичанин в стылой немецкой машине, следил за ними с отвращением, но не в силах оторваться. Не было ровно никакой необходимости картинно откидывать левую руку в сторону перед каждой подачей или испускать идиотские кличи при ответном броске партнера. Но оранжевый шар парил в воздухе на волне этой свободной, ликующей мощи; и чистота его полета на фоне белого неба, безупречная симметрия его параболической траектории, уверенность, что мяч будет принят без осечки, были почти прекрасны, они как бы невольно опровергали все окружающее – бетон, двойную ограду с похожими на рогатки столбами, холод.
Леонарда завораживало и раздражало именно то, что эти двое взрослых так откровенно забавляются. Английские военные, любители крикета, дождались бы общей тренировки, включенной в расписание, или в крайнем случае устроили игру экспромтом, но по правилам. Это же было чистое щегольство, ребячество. Они продолжали играть. Через пятнадцать минут один из них посмотрел на часы. Они направились к боковой двери, отперли ее и скрылись внутри. Минуту-другую после этого их отсутствие висело в воздухе над чахлой прошлогодней травой между оградой и низким зданием. Потом оно растворилось. Часовой прошел вдоль полосатого шлагбаума, заглянул в будку к напарнику, потом вернулся на место и потопал ногами по бетону. Еще через десять минут из двухэтажного здания выскочил Боб Гласе. Рядом с ним шагал офицер американской армии. Они нырнули под шлагбаум, обогнув часового с обеих сторон. Леонард собрался вылезти из машины, но Гласе жестом велел ему открыть окно. Он представил военного как майора Эйнджелла. Потом он отступил назад, майор нагнулся к окну и сказал: «Добро пожаловать, молодой человек!» У него было длинное осунувшееся лицо, выбритое так тщательно, что щеки приобрели зеленоватый оттенок. На руках у майора были кожаные перчатки; он протянул Леонарду его документы. – Спас от бумагорезки. – Он шутливо понизил голос. – Похоже, Боб малость завидует. Вы их лучше с собой не носите. Пускай лежат дома. Мы вам выдадим пропуск. – Холодную машину наполнил запах лосьона. Он походил на аромат лимонной шипучки. – Я дал Бобу разрешение познакомить вас с нашим хозяйством. Но я не имею права приказывать часовым по телефону даже в особых случаях, так что пришлось выйти к ним самому. Он отправился к будке. Гласе сел за руль. Шлагбаум подняли, и когда их машина проезжала ворота, майор в шутку отдал им честь, поднеся к виску только один палец. Леонард хотел было помахать в ответ, но решил, что это будет выглядеть по-дурацки, уронил руку и выдавил из себя улыбку. Они затормозили около армейского грузовика перед двухэтажным зданием. Где-то за углом стучал дизельный генератор. Вместо того чтобы повести Леонарда ко входу, Гласе взял его под локоть и повернул к ограде; пройдя с ним по траве несколько шагов, он указал наружу. Ярдах в ста от ограды, за полем, на них смотрели в бинокль двое солдат. – Русский сектор. Эти ребята с нас глаз не сводят. Очень интересуются нашей станцией. Отмечают всех, кто здесь появляется, все, что привозят и увозят. |
