|
Если уж по правде, то малость худовата на мой вкус, но все равно недурна... Словно по ритуалу, отец достал из буфета бутылку кальвадоса и наполнил четыре стакана. - Четвертый для Жюстин, - проворчал он, указывая на женщину, - когда ее мужа не стало и она не знала, куда деваться, я предоставил ей койку в доме... Жюстин сидела нахохлившись, как ворона, и не смела рта раскрыть. - Ну что ж, за здоровье нас всех... Он осушил стакан залпом. Аннет поперхнулась: в кальвадосе было по меньшей мере шестьдесят пять градусов. Старик сам его изготовлял в перегонном кубе. - Чересчур крепко для нее, да? Сразу видно, что городская птичка... - Она тоже из деревни. - Из какой же? - Ее деревня в Ньевре... - Ты думаешь, я знаю, где эти места?.. Он разглядывал ее с ног до головы, словно корову на ярмарке, и взгляд его остановился на животе молодой женщины. - Нет еще малыша в чемодане? Она покраснела. Ей стало не по себе. Отец снова налил, а он, должно быть, уже принял несколько стаканов до их приезда. Селерену тоже было не по себе, потому что встреча не удалась, но им все равно нужно было дожидаться прихода пригородного поезда. - Жюстин, пора идти доить... За два часа отец выпил шесть стаканов кальвадоса, и когда вставал, то вынужден был ухватиться за край стола - так его шатало. - За меня не бойтесь... Я могу осилить еще целую бутылку... Он направился на луг, и когда сын с невесткой уходили, даже не пошевелился, потому что громко храпел на солнцепеке в высокой траве. - Прости меня... - За что? - За то, что тебе пришлось выдержать этот спектакль... Но один-то раз надо было приехать. Я только и думаю что о поезде, он еще далеко и придется подождать... - Знаешь, Жорж, я таких видела. Ведь я тоже родилась в деревне и могу сказать, что в каждой деревушке есть свой горький пьяница... Да и в Париже во время моих походов мне тоже случается сталкиваться с такими... - И что же ты с ними делаешь? - Я их умываю... Если нужно, приподнимаю голову и заставляю выпить горячего кофе, оставляю им что-нибудь поесть на столе. Было ли это ее призванием? Она держалась за свою работу, возможно, крепче, чем за его любовь. Он не решался расспрашивать ее об этом, сознавая, что это в некотором роде запретная тема. Аннет не была верующей. Она поступала так не по религиозным убеждениям. Так, может, из любви к людям? Из жалости? Или из желания чувствовать себя нужной? Ответа он не находил. Не находил его и сегодня, а уж после ее смерти он так никогда ее и не узнает. Двадцать лет он наблюдал, как она живет. Каждый день или почти каждый он обедал с ней. И все вечера они проводили вместе. Что он знал? Чем больше прошлое в беспорядке возвращалось к нему, накатывало волнами, тем больше он недоумевал. И все же ему нужно было понять. Он размышлял. Сопоставлял одни события с другими в надежде пролить хотя бы слабый свет на все, что было. Поэтому она должна была оставаться в живых, а жить она могла только в нем. Пока он будет хранить ее в своем сердце, она не умрет совсем. Для детей все это было уже в прошлом, они могли говорить о ней безразличным тоном, словно о ком-то постороннем. |
