— Бонни, я думаю о тебе все время. Каждую ночь я мечтаю о тебе. Я думаю, возможно, я люблю тебя.

Он наблюдала за ней, и заметил, что ее глаза наполнились слезами. Сработало!

— Бонни, как ты думаешь, ты любишь меня тоже?

Она кивнула.

— Да, Мейнард, думаю, возможно, я тоже тебя люблю.

— Бонни, если я когда-нибудь выберусь отсюда, ты останешься со мной? Пожалуйста, скажи да. Это будет так много значить для меня.

— Да, я останусь с тобой.

— Бонни, мне нужно у тебя кое-что спросить. Это очень важно, и ты не должна никому рассказывать. Могу ли я доверять тебе?

— Мейнард, ты знаешь, что можешь доверять мне.

— Если я скажу тебе, что знаю, как выбраться отсюда, ты сможешь мне помочь? Скажи, Бонни, ты сделаешь это? Это единственный шанс, который у меня есть. Если ты не поможешь, они убьют меня.

Ей не потребовалось много времени, чтобы сказать «да».

— Хорошо, — улыбнулся Мейнард. — Теперь слушай очень внимательно. Ты должна делать именно так, как я тебе говорю.

2 июля

9:05

Вскоре после девяти я вошел в зал, где проводил заседание судья Гласс, и сел в конце зала за одну из колонн, где он не мог меня увидеть. Сара и ее защитник достигли соглашения с помощником окружного прокурора, и она собиралась сделать заявление. К моему облегчению в отсеке для присяжных не было журналистов.

Я мало спал, размышляя и волнуясь за Сару. Со временем мой гнев прошел. Я все еще считал, что Сара должна была заплатить за то, что сделала, но знал, что тюремное заключение не принесет ей никакой пользы. Я никогда не видел, чтобы тюрьма кому-нибудь помогла.

Она согласилась признать себя виновной в двух кражах и принять минимальный срок наказания в три года за каждое из них, а также отказаться от слушаний по условно-досрочному освобождению. Два трехлетних приговора должны были исполняться одновременно. По закону штата Теннесси она имела право на условно-досрочное освобождение через десять месяцев, и я намеревался выступить от ее имени на первом же рассмотрении ее ходатайства о помиловании. Из-за переполненности в государственных исправительных учреждениях приговоренные к лишению свободы на срок менее трех лет отбывали наказание в окружных тюрьмах. Это означало, что Сара не будет направлена в женскую тюрьму Нэшвилла, а останется в окружном следственном изоляторе в Вашингтоне. Я мог бы посетить ее и попытаться исправить положение. Мне следовало пойти, чтобы увидеться с ней, но я боялся, что опять ничего не получится.

Как всегда судья Гласс был сварлив, ругался на адвокатов и язвил в отношении подсудимых. Какая-то женщина в зале забыла выключить телефон, и когда он зазвонил, Гласс приказал ей выйти вперед и так яростно ее отругал, что довел до слез.

Он объявил о деле Сары через двадцать минут после того, как я сел, а судебный пристав привел ее в зал. В мешковатой тюремной робе моя сестра выглядела маленькой и хрупкой, и я подумал, что наручники и кандалы совершенно здесь не нужны. Она подошла к трибуне и уставилась в пол.

— Штат Теннесси против Сары Диллард, — объявил судья. Он посмотрел на Лизу Мейс, помощника окружного прокурора, и спросил. — Это сестра Мистера Дилларда?

— Да, Ваша честь.

Я надеялся, что Гласс не будет использовать свою неприязнь ко мне в качестве причины для отклонения соглашения о признании вины и вынесения Саре более сурового приговора. Я занял свое место.

— Что она совершила на этот раз? — спросил Гласс.

— Она украла машину дочери Дилларда и ожерелье его жены, — сказала Мейс. — Она обменяла ожерелье на кокаин и разбила машину.

— Значит, она ворует без разбора, — заявил Гласс. — Она обкрадывают свою семью. Как у нее оказались ключи от машины? Она разбила стекло?

— Нет, Ваша честь.