«После царства животного вот начинается царство механики… Весь мир управляется, как огромная спираль Румкорфа… Разум царствует везде». Это с одной стороны, а с другой: «Поэты-футуристы! Я научил вас ненавидеть библиотеки и музеи. Это для того, чтобы приготовить вас ненавидеть разум, пробудить в вас божественную интуицию». Разум отрицается, разум утверждается. Опять бессмыслица. В уничтожении библиотек ни при чем разум; в спирали Румкорфа ни при чем интуиция.

Футуризм есть утверждение даже не механики, а «машинности», т. е. бездушности. Убийство Психеи, «души мира», «вечной женственности». Вот откуда «презрение к женщине», «обесценение любви». Естественное зачатие, материнство не нужно, — его заменяет «размножение человека механическим путем».

Человек мечтал царить над природой посредством механики. Но вот мнимый царь становится рабом своих рабов. Футуризм — рабья песнь машине, владычице мира.

Органическое медленно, и чем совершеннее, тем медленнее; механическое быстро, и чем совершеннее, тем быстрее. Быстрота — красота машины. «Мы, футуристы, возвещаем, что мир обогатился новой красотою — красотою скорости».

Но момент скорости только один из моментов, определяющих движение, даже с точки зрения механики: медленный ход колеса под нагруженной повозкой требует большей силы, чем быстрое вращение того же колеса в воздухе.

Это в порядке физическом, а в духовном — тем более. Тихое движение губ в улыбке Джиоконды значительнее, чем громовое движение локомотива или мотора. В механике целой планетной системы нет ничего подобного движению ростка из семени.

Чтобы понять смысл движения, надо знать не только как скоро, но и что и куда движется.

Футуризм этого не хочет знать; ему все равно, что и куда, только бы скорее двигалось: стремглав — никуда. Мы скоро движемся но может быть, это скорость камня, летящего в пропасть, или сумасшедшего, который из окна выпрыгнул.

Может быть, движение наше на одном и том же месте, как белки в колесе, — неподвижность в движении. Китаец или Обломов на аэроплане — тот же китаец и тот же Обломов. И свинья, летящая в лазури небесной, — та же свинья.

Новый материализм движения ничем не лучше старого материализма материи. «Автомобиль прекраснее, чем статуя Победы Самофракии». Для кого? Для готтентота. Футурист—готтентот, голый дикарь в котелке.

Да, возможна одичалость в культуре. Духовное влияние техники преувеличено. Человек страшно мало меняется. «Смертный» остается смертным, т. е. животным, познавшим смерть, в свете электричества, так же как в свете первого огня «деревянного». Смерть непобедима никакою техникой. Знание смерти для смертного больше всех знаний.

Вглядитесь в человеческие лица, мелькающие в современных толпах больших городов: какое озверение! Одинокий на улице Парижа или Лондона как троглодит в пещере. Горилла, лесная зверушка, с телеграфами, телефонами, аэропланами и броненосцами.

Образцы одичалых культур — Вавилон, Ассирия, Рим упадка. Сущность подлинных культур — единомыслие, единодушие: все — одно; одно — во всех; сущность культур одичалых — разъединение, уединение: каждый один; индивидуализм торжествующий.

Теперь уже не томимся, а торжествуем:

Футуризм — индивидуализм торжествующий, индивидуализм без трагедии. Глубины бытия трагичны. Отказ от трагедии — отказ от глубин, утверждение плоскости, пошлости, «лакееобразности».

«Нет, никогда я не был таким лакеем», — мог бы сказать современный человек футуризму.

История — движение во времени. Время глубже пространства.