— А почему он получил это второе имя? — поинтересовался чужеземец.

— Потому что в его усах только одиннадцать волосков — шесть справа и пять слева. И все же он необычайно кичится ими и ухаживает за ними так же тщательно, как негритянка из племени нуэр за своим полем сорго.

Таким образом он попытался обратить зарождавшийся конфликт в шутку, он не встретил поддержки у своего спутника, так как тот гневно прикрикнул на него:

— Молчи, ты, Отец Глупости! Мои усы в сто раз ценнее, чем вся твоя голова. У тебя самого слишком длинный язык. Это ведь ты вечно хвастаешься своим родословным древом, в которое никто не верит!

Это оскорбление привело в ярость и второго джелаби, который запальчиво возразил:

— Что ты можешь знать о моей родословной! Вспомни, как звучит мое имя и как твое!

И, обращаясь к чужеземцу, он продолжал:

— Господин, позволь, я расскажу тебе, кто я такой. Меня зовут Хаджи Али бен Хаджи Исхак аль-Фарези ибн Хаджи Отайба Абуласкар бен Хаджи Марван Омар аль-Сандези Хафиз Якуб Абдулла аль-Санджаки.

Каждый араб придает своему происхождению очень большое значение и считает, что чем длиннее у него имя, тем больше он имеет оснований собой гордиться. Поэтому, представляясь, он не поленится назвать вам все свои имена вплоть до четвертого колена и будет страшно оскорблен, если ваше лицо не изобразит при этом достаточно почтительного выражения.

Завершив, наконец, свою тираду, Хаджи Али вопросительно уставился на чужеземца, ожидая, что тот скажет по поводу его славного имени.

— Итак, тебя зовут Хаджи Али? — спросил Отец Четырех Глаз. — Твой отец, стало быть, звался Хаджи Исхак аль-Фарези?

— Да. Разве ты его знал?

— Нет. А твоего деда звали Хаджи Отайба Абуласкар?

— Да, это так. Может быть, он тебе знаком?

— Тоже нет. А прадеда твоего звали Хаджи Марван Омар аль-Сандези?

— И это верно. Ну, о нем ты, по крайней мере, должен был слышать!

— К сожалению, и он мне неизвестен. И, наконец, твой прадед был правнуком Якуба Абдуллы аль-Санджаки, того самого знаменосца?

— Да, он нес санджак Пророка в бою.

— Это имя я, разумеется, слышал. Якуб Абдулла был, должно быть, храбрым воином.

— Он был героем, о котором до сих пор слагают песни, — гордо подтвердил Али.

— Но он не был твоим предком, — уколол его первый джелаби, — ты незаконно присвоил его имя себе.

— Перестань меня все время в этом обвинять! — взвился Али. — Я все же лучше тебя знаю, от кого я происхожу!

— И так же незаконно ты зовешься Хаджи Али, — невозмутимо продолжал его товарищ, — ибо тот, кто называет себя Хаджи, должен был совершить паломничество в Мекку. А ты там никогда и не был!

— Может, ты был?

— Нет. Я этого не говорю, потому что я не привык лгать.

— Ты и не мог бы этим похвалиться, потому что ты христианин, а христианам посещение Мекки запрещено под страхом смерти!

— Что? Ты христианин? — в изумлении спросил чужеземец первою джелаби.

— Да, господин, — отвечал тот, — я не скрываю этого, так как грешно отрекаться от своей веры. Разумеется, я христианин и останусь им до самой смерти!

До сих пор Отец Четырех Глаз с нескрываемым удовольствием наблюдал за уморительной перепалкой торговцев, готовых, казалось, вцепиться друг другу в волосы. Но теперь его лицо стало вдруг серьезным, и глубокое чувство прозвучало в его голосе, когда он сказал:

— И в этом ты совершенно прав.