— Разве твой Большой Шейх не запрещает воровать?

— Ты прав. Тогда не будет этого делать. Мы и так везде сможем найти корни, фрукты и воду, чтобы утолить голод и жажду.

Однако Лобо, казалось, не разделял оптимизма своего друга, а, напротив, становился все более озабоченным. Он задумчиво посмотрел вниз перед собой, а потом спросил:

— Но все же как мы убежим с корабля, если Абдулмоут пришлет к нам сторожа?

— Мы подождем, пока он заснет.

— Он не будет спать, ведь он получит приказ не спускать с нас глаз!

— Ну, тогда мы убьем его.

— Но в этом поступке нет ничего доброго — одно зло!

— Сторож тоже злой, потому что он будет белый, араб. Справедливо будет, если он умрет: он ведь из тех людей, что нас схватили!

— Ты однажды рассказывал мне, что Шейх в небе велит делать добро и врагам тоже, а ты хочешь причинять им одно зло!

— Они сами в этом виноваты, — сказал Толо, решительным кивком отгоняя от себя сомнения, — а теперь молчи и работай: вон идет сторож!

К нукверу приближалась новая лодка, и сидевший в ней белый поднялся на борт. Он пребывал в крайне Дурном расположении духа из-за того, что его отправили на корабль, и он не может принять участие в празднестве, которое всегда предшествует гасуа. Громко выругавшись, он сел невдалеке от невольников с кнутом в руке. Лобо и Толо склонились над своей работой. Говорить друг с другом они больше не могли, но все их мысли были сосредоточены на предстоящем замысле, и мысленно друзья продолжали спорить друг с другом. Толо был полон твердой решимости убить Абуль-моута и охранника. Те идеи, которые он усвоил от учения миссионера, не вступали в конфликт с его языческими представлениями, он прекрасно совмещал в себе то и другое. Лобо же, как и большинство тугодумов, не сразу мог принять новый, отличающийся от его прежних убеждений, взгляд на вещи, но если он однажды постигал какую-нибудь мысль и принимал ее всем сердцем, то сбить его с нее было очень трудно. Поэтому ему казалось непонятным и весьма сомнительным утверждение его друга о том, что можно убить двух человек, неуклонно следуя при этом воле «доброго небесного Шейха».

Расположенные на левом берегу реки мимозные заросли были очень длинными, но узкими. От воды сквозь них вели несколько едва видных тропинок. Пройдя по одной из этих тропинок, вы уже через пять минут оставили бы заросли за спиной и увидели перед собой широкую, плоскую равнину.

Всякую дорогу, которая проходит около реки, на юге называют «нижний путь». Тропинка же, которая ведет к реке со стороны, перпендикулярной берегу, называется мишрахом. Обычно мишрах спускается к воде с высокого, крутого берега.

Чтобы уберечься от ежегодного половодья, люди стараются выстраивать свои жилища на возвышенных местах. Поэтому практически каждый мишрах — верный признак того, что наверху расположено какое-нибудь поселение. Особенно любят основывать в таких местах свои поселения ловцы рабов, и поселок Умм-эт-Тимса не составлял здесь исключения.

Прямо в край зарослей упиралась высокая колючая ограда, за которой стояли токулы поселка. Это заграждение было достаточно прочным, чтобы служить защитой от врагов и диких зверей. Каждый поселок окружен такой колючей стеной, которая хотя и не может противостоять огнестрельному оружию, но гарантирует полную безопасность от копий и стрел. Входов и выходов эта стена не имеет, но между некоторыми не очень густыми кустами может протиснуться человек. Эти проемы и служат для жителей селения воротами, а по ночам сюда выставляются часовые, для которых воздвигаются высокие сторожевые башни на сваях, очень похожие на русские казачьи вышки.