Мученицей? «Ну и словечко!» — подумал Микаел.

Она говорила все это бесстрастно, сбивчиво, как имеют обыкновение говорить придворные девицы, словно извиняясь за то, что им приходится говорить серьезно.

— А как же твой замок и город?

— Замок принадлежит не мне. Ни одна женщина не может унаследовать его. Он перешел в руки трехгодовалого мальчика из дальней родни.

— Не к опекуну?

— Нет, он ведь родственник с материнской стороны.

— Ах, да…

Как это чудесно, что она не владеет никаким замком в Южной Франции! Для Микаела это было бы лишней обузой…

Иногда ему приходила в голову мысль о том, не ленивец ли он сам. Но, нет, он так не думал. Причины его безразличия к жизни были иными, в нем была какая-то скорбь.

— А вдова маршала, Эбба Браге, и все его дети? Разве они не были для тебя поддержкой?

— Нет, у них своя жизнь. Одному лишь дяде Якобу было до меня дело.

— И вот теперь появился я, — сказал Микаел с явным изумлением, словно сам только что узнал об этом.

— Да, — сказала она и сделала реверанс.

Это тронуло и одновременно смутило его. И напугало!

Анетта могла оказаться тяжким бременем для семнадцатилетнего юноши. Она производила впечатление привередливой, капризной, привыкшей к тому, чтобы все ее обслуживали.

— Не хочешь ли ты… оказать мне честь рассказом о своей жизни? — спросила она, и слова ее прозвучали бы красиво, если бы не сопровождающая их высокомерная усмешка.

Микаела это не смутило.

— Хорошо, я расскажу.

И он рассказал о своем происхождении. О своем хаотичном детстве, сначала в Лёвенштейне, у родителей Марки Кристины, о тридцатилетней войне, ставшей их мучительной повседневностью, о том, как он и Марка Кристина переходили из рук в руки, пока, наконец, не обрели пристанище у адмирала Оксенштерна. Брак Марки Кристины с их сыном Габриэлом…

— Она никогда не бросала тебя, — констатировала Анетта.

— Марка Кристина исключительная женщина, — признался он. — Без нее я бы пропал.

— Теперь я начинаю понимать твое ощущение сиротства, — задумчиво произнесла Анетта. — О, как часто я это ощущала сама! — импульсивно призналась она. — Не с кем поговорить по душам, поделиться своими мыслями… Ты прав, все мои разговоры были пустой болтовней, пустым, поверхностным вздором. Я даже и не знала, что способна мыслить так… глубоко!

«Если бы! — подумал Микаел. — Это всего лишь ничтожные углубления на фоне душевной пропасти!»

Но и это было уже хорошо. Они стали ближе друг другу, а это было главное.

Но у него не было ни малейшего ощущения того, что перед ним его жена. От одной только мысли о том, что фактически так оно и есть, ему становилось не по себе. И это с его представлениями о внутренней близости с человеком, который станет спутником его жизни, об удушающей нежности и ласке!

Внезапно он почувствовал себя связанным прочной, незримой нитью, от которой ему уже никогда не освободиться. И у него возникла страшная догадка, что она испытывает к нему те же самые чувства!

Они были слишком разные. Им никогда не понять друг друга.

И мысль о том, что он должен заключить ее в свои объятия этой ночью, была для него невыносимой. Она была нежной, миловидной девушкой. Но такой чужой!

Конечно, они могли простоять так всю ночь, а потом он уедет. Но даже если она и почувствует определенное облегчение от этого, она останется опозоренной на всю жизнь: муж бросил ее в первую же брачную ночь. Это было бы слишком жестоко, так не поступают! Глубоко вздохнув, он произнес:

— Может быть, пойдем в постель?

Ее щеки вспыхнули румянцем.