— Я буду осторожен, — сказал он. — Мне кажется, что тебе нужно время, чтобы в твоем теле зажегся огонь. Впрочем, я не думаю, что он там есть…

— О, Микаел, — выдавила она из себя, — ты нравишься мне. Понимаешь?

— Нет. Откуда мне было понять это?

— Давай начнем все с начала. Я не буду сопротивляться.

Он послушно сел на постели.

— Ты не могла бы выражаться как-нибудь иначе, Анетта? Лично я не знаю, есть ли у меня еще желание…

Она зарылась лицом в подушки.

— О, Микаел, я мучаюсь от сознания ужасного падения!

Он снова повернулся к ней.

— Ты?

— Да. Я думала, что все это происходит совершенно иначе. Будь добр, не уходи! Попытайся еще!

И Микаел попытался: он осторожно приблизился к ней, стараясь не доставлять ей неприятных ощущений. И когда он, наконец, вошел в нее и почувствовал на своем затылке ее руки, он понял, что пройден важный рубеж. После этого все пошло легче.

Но, подняв голову, он увидел, что глаза ее закрыты, а лицо страдальчески искажено. Губы ее искривились, словно она приносила себя в жертву ради мира в доме.

И он понял, что ему придется продолжать этот любовный акт в полном одиночестве.

Но Анетта захотела, чтобы он остался у нее до утра. Он так и сделал: встал и тщательно задернул шторы, после чего снова лег и уставился в темноту горящими, бессонными глазами, прислушиваясь к ее ровному, спокойному дыханию. Он пролежал так до самого рассвета и только тогда заснул.

На следующий вечер им нанес визит друг Анетты Анри. Стол был празднично накрыт, и Микаел с удивлением увидел, что его жена расцвела, стала живой и одухотворенной. Она без конца смеялась, на щеках у нее появился румянец. Анри был симпатичным парнем и говорил ради присутствующих по-шведски, то и дело переходя на французский, которого не знал ни Микаел, ни Доминик.

Микаел посадил сына к себе на колени, и Анетте это почему-то не понравилось: ее улыбка стала неуверенной, раздраженной. Но разговор с Анри отвлек ее.

Весь этот день она пыталась делать вид, что все осталось по-прежнему после проведенной вместе ночи, но это ей не удавалось. Однако они решили, что Доминик вернется в свою старую комнату.

Ее пылкая радость в присутствии Анри смутила Микаела. Он пробовал убедить себя в том, что это всего лишь поза, но так и не сумел: Анетта была естественной. Он никогда не думал, что у него такая разговорчивая, такая веселая жена!

Они говорили о каких-то пустяках, но это не имело значения. Микаел много дал бы за то, чтобы с ним вот так непринужденно кто-нибудь поболтал. Или, вернее, чтобы самому болтать так непринужденно.

Удрученный и обескураженный, он взял с собой мальчика и отправился на вечернюю прогулку с Троллем.

Некоторое время они шли молча.

— Ты готов отправиться завтра утром, Доминик?

— Конечно.

— Мы поедем рано. До того, как мама проснется. Одежду и еду я уже приготовил. Тебе нужно будет только тихонечко одеться.

— Почему мы ничего не скажем маме?

— Потому что мы с ней сегодня уже говорили об этом. Она наотрез отказывается ехать в Норвегию, в эту языческую страну, как она ее называет. Ей кажется, что и в этой варварской Швеции жить плохо, — усмехнулся Микаел, но потом серьезно добавил, — и она не сказал ни «да», ни «нет» по поводу твоего отъезда со мной. Хотя в душе она не против. Просто она боится за тебя. Она хочет, чтобы мы повременили. Но мы не можем.

— Нет, мы не можем больше ждать!

— А ты знаешь, почему?

— Нет. Я знаю только, что нужно спешить.

Микаел кивнул.

— Понимаешь, Доминик, это… совершенно особое свойство тех, кого называют Людьми Льда.