– Покажите.

Дремин и Разумовский прошли метров тридцать вдоль зарослей зеленых стволов бамбука. Это выглядело как настоящий лес. Не хватало только панд, выглядывающих из-за стеблей. Ну, или воинов с мечами, прыгающих сверху.

– У вас есть какие-нибудь отдельные помещения, парники, куда имеют доступ только некоторые сотрудники? Допустим, один или двое, работающие посменно? – спросил Дремин, осмотрев плантации тростника и ротанга.

– Это можно узнать. – Разумовский подозвал сопровождавшего их человека в длинном белом халате и резиновых сапогах. – Расспросите его, это ответственный за данный павильон.

Дремин задал свой вопрос не только подошедшему сотруднику, но повторил его в каждом павильоне. Все было бесполезно. В единственной оранжерее, куда имели доступ лишь двое специалистов по выращиванию особо капризного вида орхидей, не было и следа бамбука – так же, как и Корчаковой. Разумовский терпеливо сопровождал полицейского повсюду, но было заметно, что он уже не может дождаться, когда это кончится. Поэтому попрощался он с Дреминым, не скрывая облегчения.

Следователь выехал за ворота, когда на улице стемнело. Ни луны, ни звезд видно не было, потому что все небо закрывали тучи, из которых с неутихающей силой лил дождь. Дремин включил музыку – плей-лист с песнями Ludacris – и направился в Пушкин. Хватит с него на сегодня – надо и дома побывать.

Опер взглянул на часы: поздно, очень поздно. Жена снова будет ругаться, что ей приходится все делать самой. Она хотела, чтобы он «хотя бы гулял с собакой», которую сам же и завел. Не то чтобы она была против – маленького приветливого лабрадора по кличке Амос она очень даже любила, – но всегда пользовалась тем, что именно Рогожин предложил завести собаку. Поэтому Амоса неизменно в таких случаях называла «твоя псина».

Рогожин позвонил в квартиру журналистки, когда на часах было почти одиннадцать вечера. Перед этим он дважды звонил ей, но Жженова не взяла трубку. Может, Самсонов прав, и убийца добрался до нее? Опер позвонил еще раз, прислушался, но из квартиры доносились только электрические трели. Он постучал, затем взялся за ручку и дернул – чисто машинально.

Дверь распахнулась, и Рогожина обдало знакомым приторным запахом. Сначала он удивленно вдохнул, а потом сморщился и расстегнул куртку. Прежде чем войти в квартиру, опер достал пистолет и снял его с предохранителя. Он сомневался, что внутри есть кто-то живой, но береженого Бог бережет, как говорится.

В квартире было темно, и Рогожин нашарил на стене первой комнаты выключатель. Как только он щелкнул, стал виден выдвинутый на середину гостиной стол, к которому лицом вниз была привязана обнаженная женщина. Пол, светлые обои и занавески – все было забрызгано кровью. Как через пару секунд понял ошарашенный опер, даже потолок покрывали красные перекрещивающиеся полосы – словно кто-то широкими мазками наносил на них краску в самых разных направлениях.

На паркете лежали ошметки плоти – куски мяса и лохмотья кожи. Казалось, убийца потрошил свою жертву, словно мягкую игрушку. Вся спина женщины представляла собой алое месиво, в котором белели кости позвоночника, ребер, лопаток и тазобедренных суставов. По тем частям тела, на которых осталась кожа, стекали струи крови, она же запеклась в спутанных волосах.

Рогожин быстро обошел квартиру, убедившись, что кроме него и мертвой журналистки в ней никого нет, и достал мобильник. Сначала надо позвонить Самсонову, а потом Полтавину. Ну и жене, конечно, добавил он мысленно и вздохнул. Похоже, ему снова придется выслушать монолог на тему «Твоя псина».

С телефоном в руке Рогожин вышел на лестницу, прикрыв за собой дверь. Запах кошачьей мочи показался ему куда приятней той терпкой удушливой смеси, которая заполнила квартиру Жженовой.