– Ты… мне… – пробормотал он, насупившись. – Если я причинил тебе боль…

Кристи поняла, что он имеет в виду, и вспыхнула. Доминик мог быть трижды доктором, но демонстрировать профессиональное милосердие в такой ситуации было просто оскорбительно.

– Со мной все в порядке! – отрезала она. – Мне нужно домой, Доминик.

– Я тебя отвезу.

Тело ее ныло, но эта боль была сладкой и томной, напоминая о том блаженстве, которое она только что познала.

Познала, чтобы навсегда лишиться возможности заново пережить. Доминик всего лишь использовал ее, но она не чувствовала себя вправе винить его за это. В конце концов, она не пыталась предотвратить случившееся и даже, объективно говоря, сама поощряла его действия.

Берта уже по несколько часов в день проводила на ногах, и у Кристи становилось все больше и больше свободного времени. Самым тяжелым испытанием для нее были визиты Доминика.

Кристи ожидала, что он будет изо всех сил избегать встреч с нею и, когда на следующий день Доминик пришел в их дом, была совершенно потрясена. Выбитая из колеи, она с ходу объявила, что не желает его видеть. Больше всего на свете она боялась, что он догадается о ее чувствах и, чего доброго, начнет жалеть ее.

Проблема с платьем благополучно разрешилась: Кристи починила его в ателье и, сдавая обратно в прокатный пункт, не услышала ни слова упрека. Оставалось только навсегда вычеркнуть из памяти события той жуткой ночи.

Однако если днем Кристи как-то удавалось держать себя в руках, то ночью, не в состоянии себя контролировать, она в каждом сне вновь и вновь видела Доминика и каждое утро просыпалась на влажной от слез подушке.

В конце концов, мать обратила внимание на ее осунувшееся лицо и худобу и озабоченно поинтересовалась, не заболела ли она. Берта к этому времени уже вполне могла обходиться без постоянного присмотра, и Кристи начала подумывать о том, чтобы начать искать работу в Ньюкасле или Олнвике.

Родители не могли не заметить, что их дочь резко изменилась, и были очень обеспокоены ее состоянием. Мать время от времени пыталась перевести разговор на Доминика, но Кристи всякий раз обрывала ее. Слишком мучительной была эта тема, чтобы говорить о ней с кем-либо.

Возможно, если бы Гэлвины не уехали в Лос-Анджелес, Кристи могла бы переговорить с Мерил. От нее пришло письмо, в котором подтверждались примерные сроки рождения малыша и сообщалось, что Дэвид так и не смог найти того, кто заменил бы Кристи в роли секретаря-референта. Впрочем, справедливо замечала Мерил, на эту тему поздно было рассуждать.

Кристи убедилась, что она не беременна. По идее, ей следовало испытать облегчение от того, что глупая неосторожность, проявленная ею в ночь после праздника, не обернулась неприятностями. Но в глубине души она испытывала глубочайшее разочарование и пустоту, словно, не зачав ребенка от любимого мужчины, она продемонстрировала свою женскую несостоятельность.

Она убеждала себя, что меньше всего ей сейчас нужен незаконнорожденный ребенок, но, при всей логичности этих рассуждений, ощущение пустоты не оставляло ее.

– Есть ситуации, когда это невозможно, – не оборачиваясь, сказала Кристи. Одного упоминания о Доминике было достаточно, чтобы к глазам снова подступили слезы.

– Отец сказал мне, что Аманда вернулась в Лондон.

Кристи охватили противоречивые чувства. Она не знала, что делать: радоваться или впадать в отчаяние. В конце концов, отъезд Аманды ничего не решает, и, даже если связь Доминика с этой женщиной закончится, трудно рассчитывать на его взаимность.

Кроме того, вспоминая его слова о том, что он не может предложить Аманде брак, Кристи сделала вывод, что Доминик не желает отягощать себя какими-либо обязательствами.