|
При всей своей внешней скромности Эмили не смогла скрыть удовольствия, когда узнала, что название моей диссертации звучит следующим образом: «Пространства Бронсон». Во время нашей первой встречи она вручила мне для изучения оттиски двух своих последних papers, а также кучу всяких книжек, планов и карт Оксфорда, ведь вот‑вот начнется новый семестр, подчеркнула она, и у меня останется гораздо меньше свободного времени для прогулок и экскурсий. Затем она поинтересовалась, не возникло ли у меня каких‑нибудь особых желаний или вдруг мне недостает чего‑то, к чему я привык в Буэнос‑Айресе. И когда я обмолвился о своем желании снова начать играть в теннис, она улыбнулась как человек, привыкший к куда более экстравагантным просьбам, и заверила меня, что это легко устроить.
Два дня спустя я достал из почтового ящика записку с приглашением на парную встречу в клуб на Марстон‑Ферри‑роуд. Корты были грунтовыми и располагались в нескольких минутах ходьбы от Канлифф‑клоуз. В партнеры мне достались: длиннорукий американец‑фотограф Джон с хорошей подачей; Сэмми, канадский биолог, почти что альбинос, энергичный и не знающий усталости; и Лорна, медсестра из больницы Радклиффа, ирландка по происхождению, с рыжеватыми волосами и зелеными обольстительными глазами. Я был счастлив, снова ступив на кирпичную крошку, но к этому добавилось неожиданное удовольствие: по другую сторону сетки я видел девушку, которая была не только изумительно хороша собой, но еще и обладала уверенным и изящным ударом с задней линии и отбивала все мои удары от сетки. Мы сыграли три сета и поменялись парами, так что теперь мы с Лорной составили жизнерадостный, но грозный дуэт. Всю следующую неделю я считал дни до нового матча, а потом считал минуты до того момента, когда она снова окажется рядом со мной. Почти каждое утро я видел миссис Иглтон. Обычно она с раннего утра возилась в саду, и когда я отправлялся в институт, мы обменивались парой фраз. Иногда я встречал ее на Банбери‑роуд, когда, пользуясь перерывом, спешил на рынок, чтобы купить себе что‑нибудь к завтраку. Она ехала на инвалидном кресле с мотором, ловко справляясь с управлением, словно плыла на устойчивой и надежной лодке, и милым наклоном головы здоровалась со студентами, которые уступали ей дорогу. А вот с Бет мы пересекались крайне редко, точнее, поговорить с ней мне довелось всего только один раз – именно в тот вечер, когда я возвращался с корта. Лорна предложила подбросить меня на своей машине до начала Канлифф‑клоуз, и пока мы прощались, я заметил Бет, выходящую из автобуса с виолончелью в руках. Я кинулся ей навстречу, чтобы помочь донести инструмент до дома. Стояли первые по‑настоящему жаркие дни, и, кажется, я, проведя полдня на солнце, успел загореть. Завидев меня, Бет ехидно улыбнулась. – Ого! Ты, как я вижу, уже вполне здесь освоился. Надо же! Сперва я подумала, что кое‑кто приехал в Оксфорд заниматься математикой, а не играть в теннис и кататься с девушками на машине… – У меня есть официальное разрешение научного руководителя, – ответил я со смехом и сопроводил свои слова шутливым жестом. – Шутки шутками, но на самом деле я тебе просто завидую. – Почему? – Не знаю. Ты производишь впечатление совершенно свободного человека: взял и покинул свою страну, оставив там какую‑то другую жизнь, и всего через пару недель выглядишь довольным, загорелым, играешь в теннис… – Ты тоже можешь попробовать – надо только добиться стипендии, вот и все. Она как‑то грустно покачала головой. – Я однажды попыталась, но, наверное, поздновато спохватилась – мой возраст их не устроил. В подобных заведениях открыто, разумеется, никогда ничего такого не скажут, но на самом деле предпочитают давать стипендии тем, кто помоложе. Мне ведь вот‑вот стукнет двадцать девять, – добавила она таким тоном, словно этот возраст был могильной плитой, и закончила с внезапной горечью: – Иногда мне кажется, что я все на свете отдала бы, лишь бы убежать отсюда. |
