– Филипп... – начал я.

– Заткнись.

Джим попятился.

– Я не хочу быть мэром, – начал он. – Я только пришел удостовериться, что вы против меня ничего не имеете. Я не хотел...

– И ты заткнись. – Он сверлил Джо взглядом. – Ну, так что будет дальше, мэр?

Джо сдался.

– Извините, – заговорил он. Облизал губы. – Я просто... Я...

Он беспомощно смотрел на Филиппа. Филипп несколько секунд сохранял бесстрастное выражение. Потом несколько раз моргнул, и, наконец, кивнул головой.

– О'кей, – сказал он. – Выяснили. – Он сунул пистолет в карман. – Следует ли понимать это так, что вы не возражаете против вступления Джима в нашу компанию?

– Да ради Бога. – Мэр посмотрел на Джима и заставил себя улыбнуться. – Извини, – сказал он. – Без обид?

– Без обид.

– Вот на это и посмотреть приятно.

Что-то странное было в поведении Филиппа, что-то тревожащее было в его образе действий. Я вспомнил, как мне однажды показалось, что он маниакально-депрессивен.

Душевнобольной?

Я посмотрел на Джеймса, он – на меня, и я знал, что он думает то же самое. Он отвернулся.

А Филипп все кивал.

– Снова живем дружно. Вот на это и посмотреть приятно. Снова дружно.

Мы провели с Джимом целый день, шатаясь по городу, рассказывая ему о наших прошлых жизнях и о теперешних. Он сразу запал на Мэри, и это чувство явно было взаимным. Мы с Джеймсом обменивались понимающими улыбками, глядя, как эти двое не слишком ловко все время находили предлоги стоять или сидеть рядом. У меня было такое чувство, что все остальные террористы теперь гораздо реже будут видеть Мэри у себя в кровати.

Филипп по-прежнему был напряжен, как свернувшаяся змея. Весь день он метался с места на место, входил и выходил, резко вмешивался в разговоры и так же резко от них отключался. Казалось, он ждет чего-то, и ждет с тревогой.

После обеда, когда стемнело, поднялся сильный ветер, и мы сидели в комнате Джо и смотрели телевизор. Вдруг Филипп вскочил и выбежал из дома, рывком распахнув дверь. Несколько секунд он стоял у входа, тяжело дыша. Потом покачал головой.

– Я должен идти, – сказал он. – Должен убраться отсюда.

Я встал, нахмурившись, и подошел к нему.

– Куда идти? О чем ты?

– Ты не поймешь.

– А ты попробуй объяснить.

Он задумался, потом снова качнул головой.

– Спасибо. Но... нет. Не надо. – Он вышел наружу и на крыльце обернулся. – Не ходи за мной, – сказал он. – Никто за мной не ходите.

И он ушел в ночь, в темноту, а я остался глядеть ему вслед из открытой двери, где он только что стоял, и слушал его удаляющиеся шаги, пока их не заглушил шум ветра пустыни.

Мы в его отсутствие впали в спячку, не зная, вернется ли он, и что нам делать, если нет. До тех пор я не понимал, как мы все от него зависим. Несмотря на все наши споры и несогласия, несмотря на мои периодические попытки отдалиться от него, я полагался на Филиппа так же, как и все остальные, и я знал, что ни у кого из нас нет ни общей перспективы, ни способностей лидера, чтобы занять его место и возглавить организацию.

Тогда, когда уже начинало казаться, что нам в самом деле придется принимать решения на свой страх и риск, Филипп вернулся и повел себя так, будто ничего необычного не случилось, и снова стал строить планы и говорить нам, что делать.