То есть у меня оказалась чертова уйма времени, которое надо было куда-то девать.

Я быстро научился брать пример с окружающих и открыл много способов симуляции усердной работы. Когда Стюарт или Бэнкс останавливались у моего офиса посмотреть, чем я занимаюсь, их встречал шелест бумаг, разбор папок на столе, пулеметный треск перебираемых папок в ящиках. Не знаю, замечал ли мои представления Дерек, но если да, он ничего не говорил. Я подозревал, что он делает то же самое, поскольку он вдруг становился куда более занят, если его начальник или руководитель отдела вдруг входил в офис.

Мне не хватало обстановки колледжа, и я много времени проводил, думая о ней. Там было весело, и хотя всего полгода прошло, как я получил диплом, эта жизнь ушла за миллион миль от меня. Мне не хватало общества людей моего возраста, не хватало просто безделья и бесцельных шатаний. Я вспомнил, как ходил с Крейгом Миллером в «Эрогенную зону» – лавку игрушек для взрослых в ряду сомнительных лавчонок рядом с кампусом. В то время мы ездили с ним в одной машине, и Крейг предложил остановиться у этой лавки. Я там никогда не бывал, мне было любопытно, и я согласился. Мы заехали на стоянку и вошли в магазин, позвонив в колокольчик над дверью. Три продавца и несколько покупателей обернулись к нам. «Крейг!» – воскликнули они в унисон. Это мне напомнило телепередачу «Привет!», когда все содержатели баров орут «Норм!», и я не мог удержаться от смеха. Крейг застенчиво улыбнулся, и я помню, как подумал словами песни насчет того, как хорошо там, где все тебя знают по имени.

В «Отомейтед интерфейс» никто меня по имени не знал.

Я до сих пор не понимал толком, почему меня взяли на работу, поскольку и Стюарт, и Бэнкс явно меня презирали. Может быть, я шел по какой-то квоте? Подходил по критерию возраста или этнической принадлежности? Понятия не имел. Я только знал, что если бы это зависело от Бэнкса и Стюарта, не видать бы мне этой работы.

Теда Бэнкса я видал редко, но когда он время от времени обходил отдел, он был со мной груб и излишне колюч. Без всякого повода он делал уничижительные комментарии по поводу моей прически, галстуков, осанки – всего, что приходило ему на ум. Я не представлял себе, зачем ему это надо, но старался не обращать внимания.

Не обращать внимания на Рона Стюарта было труднее. Он в своей неприязни не был так очевидно груб, как Бэнкс, наружно он даже был со мной вежлив. Но было в нем что-то такое, что гладило меня против шерсти. Когда он говорил, всегда в его голосе слышалась нотка снисхождения. Его слова были достаточно приятны, но высказывались они так, что не оставалось сомнений, что он куда как превосходит меня по интеллекту и положению и вообще делает мне одолжение, разговаривая со мной.

И самое противное было то, что, разговаривая с ним, я не мог избавиться от ощущения, что он действительноменя превосходит, что он более интеллектуален, более интересен, более утончен, более – все на свете. Слова, которыми он изъяснялся, были дружелюбными словами, которыми обращаются к равному, но отношение за ними, тонко скрытое в подтекстах, говорило совсем о другом, и я заметил, что веду себя несколько сервильно, как почтительная мелкая сошка перед самодовольным начальником, и ненавидел себя за это, но сделать ничего не мог.

Я стал думать, нет ли у меня паранойи. Может быть, Бэнкс и Стюарт так вообще с каждым обращаются.

Нет. Бэнкс шутил с программистами, был вежлив с секретаршей и стенографистками. Стюарт был дружелюбен со всеми прочими своими подчиненными. Он даже позволял себе небольшой треп с Дереком.

Я был единственным объектом их враждебности.